Две недели в открытом море… Она все еще не могла поверить, что этот кошмар остался позади.

Взглянув вверх на вновь открытые люки, Джиллиан замерла, зачарованная узкими золотистыми стрелами солнечного света, прорезавшими сумрак вонючего трюма. Стоны и отчаянные всхлипывания прекратились еще накануне, когда шторм, наконец, выдохся и потихоньку сошел на нет. И тогда во всех углах стало слышно негромкое, неразборчивое бормотание — голос чисто человеческого страдания, с каждым часом уменьшающего решимость несчастных противостоять судьбе.

Джиллиан подняла руку и провела по спутанным волосам. Нечесаная, грязная, белье и одежда те же, что и в день отплытия… Она презирала навязанную ей неопрятность. Запрещено — это был единственный ответ, который они получали от охраны на все свои просьбы о самом необходимом для сохранения хотя бы остатков человеческого достоинства.

Она никогда не поверила бы, что корабль способен выдержать такое. Это были дни зверского по силе ветра, замерзающего на лету дождя, взбесившихся морских волн, выматывающей и отнимающей у людей все силы морской болезни, воздуха, провонявшего испражнениями и блевотиной. И бесконечный, пробирающий до костей холод.

А потом каким-то чудом к ним прорвалось солнце, и люки, наконец, снова были открыты.

Маленькое голубое пятнышко где-то наверху стало их общим открытым небом, потому что даже тем ссыльным, которые могли ходить, было отказано в прогулке по палубе. И — в это было просто невозможно поверить! — им было также отказано в свежей воде и куске мыла, чтобы хотя бы смыть следы рвоты с тела и почувствовать себя людьми.

Джиллиан нахмурилась. Зная свою натуру, она не могла понять, как сумела избежать мучений морской болезни, от которой страдали почти все. Отец всегда шутил, что у нее стальная воля и такой же желудок, но, вспомнив сейчас его слова, Джиллиан впервые не получила от них прежнего удовольствия. Как много осталось там, в прошлом…

Чувствуя, как в ней закипает ярость, Джиллиан снова вспомнила недолгие, но регулярные посещения Джона Барретта в те тяжкие дни. Гнусные взгляды, которые бросал на нее этот презренный тип, говорили лучше всяких слов. Никто и близко не подходил к ней и Одри, да что там — их просто не замечали из-за страха прогневить этого мерзкого негодяя.

Трусы, какие же все они трусы! Ну да ничего. Она сама позаботится и о своей сестре, и о себе. Она…

С койки, где лежала ее сестра, донесся тихий стон. Джиллиан торопливо обернулась. Одри зашевелилась во сне. Она вставала — и то с помощью Джиллиан — лишь по нужде, а все остальное время лежала пластом в каком-то полузабытьи. Одри ничего не могла, есть и извергала обратно даже то скудное количество пищи и воды, что им давали.

Джиллиан очень пугало то, что сестра за последние два дня заметно сдала.

Стараясь изо всех сил скрыть беспокойство, Джиллиан ласково тронула сестру за плечо:

— Одри, милая, ты должна бороться за себя. Давай, попробуй хоть немножко посидеть.

Помогая сестре сесть, Джиллиан вгляделась в изможденное личико, и на нее накатила новая волна отчаяния. Одри, со своей посеревшей кожей, безжизненными, глубоко ввалившимися, поблекшими глазами, в платье, заляпанном пятнами от бесконечного поноса, являла собой убедительный пример глубокого человеческого страдания. Сейчас она была жалким подобием той юной трепетной женщины, что поднялась на борт две недели назад.

Поддерживая Одри одной рукой, Джиллиан дотянулась до недоеденного ею сухаря, лежавшего на тарелке.

— Ты должна хоть немного поесть, дорогая, — стараясь улыбнуться, проговорила Джиллиан.

— Наверное, я не буду, — покачала головой Одри, бледнея еще сильнее.

— Одри, я очень тебя прошу…

Джиллиан, теряя голову от беспокойства, провела рукой по ввалившейся щеке сестры. Щека пылала таким жаром, что у нее екнуло сердце.

Лихорадка!

В панике Джиллиан торопливо огляделась вокруг. Через проход, на соседней койке седовласый мужчина мучительно стонал в приступе лихорадки, терзавшей его со вчерашнего дня. Его состояние за прошедшие сутки намного ухудшилось, А ночью женщина, что лежала несколькими футами дальше, вдруг начала заговариваться, умолкнув лишь тогда, когда уснула. Она продолжала спать и сейчас. Д там метался в жару кто-то еще… и еще… и еще…

— Охранник! — Осторожно уложив Одри обратно на койку, Джиллиан еще раз резко крикнула: — Охранник!

Из какого-то темного угла к ней ленивой походкой направился угрюмого вида охранник, которого, как она узнала, звали Уилл Свифт. Не дойдя до нее нескольких шагов, он остановился.

— Чего изволите, ваше высочество?

От насмешливого тона щеки Джиллиан вспыхнули.

— Хватит валять дурака! У меня нет времени на твои идиотские шутки! Я требую позвать врача!

— О, вот чего мы теперь захотели! — осклабился Свифт. — А может, заодно и премьер-министра позвать? А то и саму королеву прихватить?

— Прекрати, наконец, паясничать! — вспылила Джиллиан. — Моя сестра тяжело больна. Ей нужен знающий врач. Ей нужны лекарства.

Свифт глянул в сторону койки Одри.

— Точно, похоже, и вправду заболела.

— Ей доктор нужен сейчас, немедленно! — девушка резко шагнула вперед, не думая о том, что привлекает всеобщее внимание. — Я требую…

— Не тратьте попусту слов, ваше высочество. Я разрешаю тебе пойти к любому доктору. К какому хочешь, — в углах рта Свифта заиграла улыбка, и он самодовольно продолжил: — Ежели сможешь пройти по воде, конечно.

— Пройти по воде?

— Точно поняла. Ты можешь найти доктора, ежели придешь обратно в порт, откудова мы отплыли! — захохотал Свифт. — Я, видишь, дурака валяю! Нету здесь никакого доктора!

— Нет доктора…

Джиллиан взглянула на Одри. Глаза у той совсем потускнели, но она попыталась улыбнуться:

— Мне не нужен доктор, Джиллиан. Завтра я уже буду на ногах. Пожалуйста, не беспокойся, со мной все хорошо. Немного устала, вот и все.

Джиллиан схватила со столика кружку и решительно направилась в глубину трюма.

— Куда это ты собралась, а?

Джиллиан пронзила Свифта убийственным взглядом.

— Моей сестре нужно попить.

— Она уже получила свою долю сегодня днем. Теперь пусть подождет до ужина.

— Свою долю… — Джиллиан медленно повернулась к охраннику, сдерживая поднимающуюся ярость. — Значит, ты сейчас сказал, что не дашь лишний раз попить больной женщине? Так?

— Питье ограничено для каждого из вас… для всех без исключения.

— Чье это распоряжение?

— Да хоть мое… господина Барретта… сам капитан приказал это, будь ты проклята!