«Девственный» – не очень понятное слово. Наверное, я плохо расслышал, там на самом деле «детственный» – то есть лес, где проводят детство.

Кто такой Кортес, я знаю, читал. И о Дрейке читал, и об одноногом Сильвере… Автобус тем временем трогается, отъезжает, но он не наш, я видел табличку с маршрутом за боковым стеклом. Но, если честно, куда больше маршрутов меня занимают номера – спереди и сзади между фарами. Две пары цифр, разделённые дефисом: проверяю, одинаковы ли будут суммы. А в конце каждого номера стоят три буквы: КРА, КРЗ, КРЛ, даже КРЫ, – я знаю, что первые две обозначают Крым, а вот третья у каждого своя. Я был уверен, что эта буква досталась автобусу не просто так, она выражает его характер. КРИ – это что-то визгливое, девчоночье; может быть, такой автобус и поедет зигзагами, шарахаясь от каждой выскочившей на дорогу собаки. КРО – намного лучше: покатится очень легко, но вдруг однажды не успеет затормозить? КРХ – неинтересно, слишком глухо и тускло… КРЖ – вот то что надо, самая крепкая и уверенная в себе буква!

Нашему автобусу не раз доставался номер с буквой Ж, я считал это хорошей приметой, но быстро забывал о ней, потому что и так всё было замечательно. Везде, куда мы приезжали, была чистая вода, песчаный или галечный пляж, сливы, персики, черешня, невероятно вкусная варёная кукуруза. Везде были матросы в чёрно-синей форме, при гюйсах и бескозырках, и я порой торопил время, чтобы самому быстрее примерить эту красоту. Окно моей комнаты всегда глядело на море, и я с первого взгляда узнавал едва различимые на горизонте силуэты: большой десантный корабль, эсминец, противолодочный, а один мог без ошибки назвать по имени – плавучий госпиталь «Енисей», белоснежный теплоход с острым, на самом деле каким-то хирургическим носом. Вы можете спросить: а что было зимой? Не одно же бесконечное лето в Крыму? Это верно, но что такое крымская зима? Короткий сон, и все видения в нём исключительно летние.

Города, в которых мы жили, назывались ни капли не воинственно: Мирный, Дружный, Черноморское – уже покинув его, я одно время думал, что это и есть тот самый Черноморск из «Золотого телёнка», и огорчился, узнав, что его прообразом была Одесса. И, конечно, Солнечное. Здесь мы задержались надолго, по меркам моего детства. Я приехал в Солнечное летом накануне пятого класса, здесь пошёл и в десятый, предпоследний. За эти годы я вырос, заговорил баритоном, подрался и заключил мир почти со всеми ровесниками. И понял наконец, до чего красивы девочки – мои одноклассницы и не только.

С них-то, пожалуй, и начну рассказ. Итак, первое сентября…

…десятый, предпоследний класс. Впервые, открывая учебный год, я не жалел о том, что лето позади, что надо по обязанности, а не по доброй воле рано вставать, что больше не удастся плавать в заливе и грести на шлюпке от темна до темна. Утром, идя в школу с букетом хризантем для Нины Вячеславовны, я только и думал: скорее, скорее топай! – не забывая глядеть по сторонам в поисках знакомых лиц. А знакомы были почти все: городок небольшой, школа единственная, и путь до неё я мог нарисовать левой рукой, с закрытыми глазами, с точностью до одного шага. Пройти двор, формой похожий на перевёрнутую букву П – наш дом был в ней перекладиной, – взобраться по ступенькам, пересечь улицу, наискосок миновать ещё один двор, куда прежде заходить было небезопасно, а в последние года два всё утихло и устоялось. Выйти из арки, соединяющей дома, – и через дорогу видна переплетённая ветвями цепь узколистного лоха, раскидистых серебристых деревьев со сладкими сухими ягодами, которые мы почему-то всегда называли маслинами. За деревьями прячется сетчатый школьный забор; в другой день можно было бы перелезть, но сегодня надо сделать крюк и солидно пройти в ворота. Как-никак, день знаний, и в руке дипломат, а не жалкий портфель.

– Здравствуйте. – Я догнал соседку, которую в мыслях называл Светой. Высокая, рыжая, сероглазая, с нежным лицом, в белом платье с жёлтыми и красными розами – такой цветущей я никогда её не видел. Рядом шла сияющая дочка с огромным бантом и с букетом куда пышнее моего. Я хорошо их знал: у них не было телефона, а муж Светланы, старший лейтенант, часто уходил в плавания. Какая тут связь? Самая прямая: звонил он с корабля по спутниковой связи нам, а я поднимался на два этажа и звал Свету к телефону. И Маша приходила с ней, сначала держась за руку, потом обгоняя и дожидаясь нас у двери, и разговаривала с папой, пока я в своей комнате воображал, как спасу Светлану в кораблекрушении, вынесу на необитаемый остров. А теперь вот, на моих глазах, доросла до школы. Время летит…

Они поздоровались, но я видел, что обеим не до разговора, волнуются. И, пожелав удачи, прибавил ход. Вся дорога занимала от силы восемь минут, но, когда идти не хотелось, в какую ничтожную точку они могли съёжиться! И каким длиннющим удавом растягивались, когда я спешил.

Да, спешил. Не терпелось увидеть девчонок, за лето соскучился. Раньше такого не было. Первые годы жизни в Солнечном я казался себе мелким рядом с нашими девочками. Они росли быстрее. Они красили губы на переменах, пока мы, потные и лохматые, играли на заднем дворе в слона. Они даже не смотрели на нас, куда интереснее было строить глазки старшеклассникам. Меня это не очень задевало, и остальных ребят, думаю, тоже, но мы всё равно изобретали разные способы мести. Например, подкрасться сзади, провести рукой по спине и открыть всем тайну: у Ткаченко лифчик! Услышать: «Дурак!» – получить затрещину и остаться жутко довольным.

Так было несколько лет, а прошлой весной мы как-то незаметно сравнялись.

Одну из наших девочек, Иришку Татрову, я встретил, не доходя до школьных ворот.

– Привет! – одновременно крикнули мы, взмахнули цветами и, подойдя, поцеловались в щёку.

– Слушай, как я рада, что всех увижу! – сказала Ира. – В первый раз так соскучилась.

– И я тоже, – ответил я.

– Что делал летом?

– В августе летал в Питер к бабушке с дедушкой, а так всё время здесь.

– А я в Орджоникидзе и в Краснодаре была. Вот как школу покрасили, сразу уехала и только на прошлой неделе вернулась.

«На кого похожа?» – думал я, глядя на Иру. И, сделав несколько шагов по двору, понял: на первоклассницу Машу, увеличенную раза в два. Тот же лучистый взгляд, такой же бант, и белоснежный отглаженный фартук, и походка вприпрыжку от нетерпения. Завтра этого не будет и в помине, но сейчас… не хватало только мамы, тоже увеличенной.

А ведь мы с Ирой никогда друг на дружку не заглядывались, даже не разговаривали наедине, и вдруг такая радость. Что же будет дальше? Дальше меня хлопали по плечам, пачкали щёки помадой, вытирали, но ненадолго, в руке оказались чьи-то гладиолусы, а мой букет ушёл неизвестно к кому. Вот рукопожатий было гораздо меньше. За четыре года, что я учился в этом классе,5 мы с парнями уладили почти все разногласия, успели друг другу надоесть и пришли к такой форме отношений, которая попросту зовётся «каждый сам за себя». Сложились небольшие компании, но ни одной из них не был интересен кто-то за её пределами, случались драки, но, как правило, один на один и до первого разбитого носа. У меня в классе было двое друзей, один из них весной уехал в Поти, и остался только Серёга Изурин по прозвищу Мексиканец, великий художник и авантюрист. Мы долго сидели с ним за одной партой и лишь в прошлом году разбежались по разным девочкам.