Марьянти сидела на корточках, подобрав подол юбки. Заметив меня, она на секунду поднимала голову, улыбалась, а затем вновь погружалась в работу.

В один из таких моментов она потеряла равновесие и упала на копчик, так что ноги задрались кверху. Я сразу же схватил ее за руки, чтобы поднять, и сделал все, чтобы казаться взволнованным.

Приключись такое с другой девушкой, Марьянти еще неделю насмехалась бы и говорила об этом. Но в тот момент она только сказала: «Все в порядке, мне не больно» — и, стряхнув пыль с юбки, продолжила свое занятие.

Солнце освещало макушку Марьянти, каждый ее волосок переливался, лицо играло яркими красками, а кожа, под которой проступали тонкие нити сосудов, казалась прозрачной. Луч скользил по прохладной ткани блузки, мягко облегающей выпуклости тела, стекая по спине и груди. Невидимый пушок на коже вспыхивал огоньками, придавая коже муаровый блеск.

Вероятно, даже будущему мужу Марьянти не удастся увидеть ее так красиво освещенной и в таких деталях. Но как долго можно глядеть на человека, который иссушает твои самые восторженные слова, подобно ветру пустыни, и сам при этом молчит? По этой причине я оставался рядом с ней ровно столько времени, сколько требуется, чтобы проверить, как начищены вилки и ложки, а затем был вынужден развернуться и уйти. Но должен сказать, что это лишение оказалось не настолько важно для меня, как я тогда воображал.

Да, Марьянти была красива. Специалисты в области эстетики непременно стали бы подшучивать над тем, кому она пришлась бы не по душе. Но, увы, хотя я искренне верил, что такая девушка должна нравиться и даже покорять сердца, однако мысли о ней не заставляли кровь играть и не будоражили нервы. Что касается растрепанной остроносой Рины, которая сейчас наверху распевала песни и иногда подходила к окну с утюгом в руке, тут все было по-другому. Возможно, именно поэтому группу гладильщиц, в которую вошли она и Еленица, я оставил напоследок. Я поднимался по лестнице не быстрее и не медленнее, чем шел до этого, но теперь я ступал иначе, и даже тембр моего свиста изменился. Рина, в противоположность бесчувственной Марьянти, была все время начеку и постоянно кокетничала. Поняв, что я иду, она быстрым движением руки пригладила волосы, привела в порядок лицо и платье. Однажды я увидел, как она расстегивает пуговицу на груди. Но она сразу догадалась, что жест не остался незамеченным, и снова застегнула пуговицу.

Наблюдать за работой Рины и Еленицы было приятно. Но, как назло, не прошло и двух минут, как появилась Стематула. Она запыхалась, взбегая по лестнице, и сразу же встала над нами, словно надсмотрщик. Не умолкая ни на минуту, она, словно злая мачеха, обрушилась с бранью на девушек, испортив нам настроение.

Мы с Риной странным образом поняли друг друга. Когда Стематула отворачивалась, Рина делала мне многозначительные знаки, высовывала язык и насмехалась над подругой. К тому же попытка Стематулы вмешаться в чужие дела не увенчалась успехом: через пять минут снизу раздался голос тетушки Варвары:

— Стематула... Куда ты опять пропала?..

Стематула раздраженно повела плечами и не отозвалась.

— Я из сил выбилась, тружусь на кухне, уже от усталости падаю... Я что, не могу отдохнуть?

Через некоторое время тетушка пришла в ярость:

— Негодница Стематула... Ты что, под землю провалилась? Сковорода горит!

Девушка начала умолять меня:

— Кемаль-бей, прошу вас, скажите: «Я послал Стематулу к бакалейщику».

Но тут Рина, сделав вид, что не слышит, совершила подлость и, опережая меня, закричала:

— Госпожа, Стематула здесь!.. Вы хотите ее видеть? Сейчас придет.

У Стематулы побледнело лицо, глаза полезли на лоб. Если бы не мое присутствие, она, несомненно, накинулась бы на Рину; словно бешеный петух, и разорвала бы ее на части.

Она несколько раз сглотнула, собираясь сказать колкость, а потом, опустив голову, начала спускаться вниз, ни на кого не глядя.

Если бы этим все закончилось, инцидент был бы исчерпан. Но на середине лестницы Стематула молниеносно обернулась и увидела, как Рина копирует ее движения.

Тут я испугался. Стематула могла проявить характер и поднять страшный крик. Но она не стала этого делать. Поднявшись на несколько ступеней, она подбоченилась и медленно, выговаривая каждое слово, сказала Рине что^го по-гречески. Затем, уняв свое раздражение, она с радостным и довольным выражением на лице вприпрыжку спустилась по лестнице.

Девушки невольно закрыли лица руками. Я понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее, поэтому предпочел уйти в свою комнату и запереть дверь.

Через некоторое время я услышал чей-то плач. Я приоткрыл дверь и увидел Рину. Она уронила голову на стол, закрылась руками и содрогалась от рыданий. Еленица, склонившись, гладила ее волосы и лоб и что-то тихонько говорила.

Необходимо было вмешаться. Я подошел к девушкам и спросил:

— Что случилось, Рина?

Еленица говорила по-турецки хуже всех, но после небольшого колебания произнесла:

— То, что Стематула сказала, очень плохо, очень стыдно. Стематула плохая девушка...

Похоже, дело принимало серьезный оборот. Я понял, что надо разрешать ситуацию, и приказал:

— Ну-ка, Еленица... сходи вниз... и позови Стематулу...

Еленица страшно испугалась и принялась умолять:

— Не надо, Кемаль-бей... Вы хотите что-то сказать Стематуле... А она когда сердится... так страшно кричит... Прошу вас, Кемаль-бей...

Но я настаивал:

— Не бойся, Еленица... Я ничего дурного ей скажу... Приведи ее непременно...

Мои слова придали Еленице уверенности. Она спустилась вниз, вызвала Стематулу во двор, и они начали что-то тихо обсуждать.

Рина все еще плакала навзрыд. Я подошел к ней.

— Ну что ты как ребенок, Рина! — сказал я. — Неприлично себя так вести. Ты дразнила Стематулу... а она тебе ответила. Я не понял, что она сказала, но, очевидно, что-то непристойное... А ну-ка, подними голову...

Я склонился над ней, как до меня Еленица. Но когда я коснулся ее волос, между нами словно прошел электрический разряд. Меня охватил жар, какой бывает при сильном гневе, я схватил Рину за уши, силой приподнял ее голову и развернул ее лицо к себе.

Нужные слова не приходили в голову.

— Взрослая девушка, считай невеста,.. Тебе не стыдно?

Я почти кричал.

Ее лицо было заплаканным, губы распухли, глаза заплыли, на лбу обозначились две красных полосы от стыка столешниц, уши горели. Она не сопротивлялась, не^вырывалась, только вытирала нос платком.

Продолжая говорить что-то не связанное с причиной гнева, вроде «Если будешь так плакать, никто не возьмет тебя в жены и любить не будет», я взял полотенце и принялся грубо вытирать ей лицо.