Со двора слышались приглушенные, взволнованные голоса Стематулы и Еленицы, которые перебивали друг друга. Они вряд ли поняли, что происходит у нас с Риной.

Она немного успокоилась и уже не нуждалась в утешении, но не убирала мои ладони от своих щек.

— Я лучше пойду, Кемаль-бей, — сказала она.

— Я не стану удерживать тебя силой. Иди, если хочешь... Но это неправильно.

Рина непокорно откинула голову и приникла к моей груди, почти что упав в мои объятия.

Полагаю, нет, просто уверен: в тот день мы обязательно наломали бы дров. Но тут послышались шаги Стематулы и Еленицы, которые наконец-то пришли к согласию. Я быстро отпустил Рину, отступил на несколько шагов и с серьезным выражением лица остановился в ожидании.

Стематула была расстроена и казалась напуганной. Вероятно, она ожидала от меня упреков и боялась, что ее прогонят.

С серьезностью судьи, готового обвинить обеих, я приступил к делу:

Как вам не стыдно... Взрослые барышни, а дуетесь друг на друга, точно дети... Одна дразнит другую, та отвечает обидными словами... Я не понял, что сказала Стематула, но по всему ясно, какое-то оскорбление, гадость... Такая нелепая ссора, я даже не знаю, что сказать. Мне жаль вас.

Я и правда не знал, что сказать. Конференция началась успешно, но завершить ее никак не удавалось.

— Обе ждите меня здесь, — сказал я приказным тоном и быстро удалился в свою комнату.

Перерывая шкаф в поисках необходимого, я то и дело прислушивался к тому, что происходит снаружи. Но из прихожей не доносилось ни звука. Девушки, вероятно, со страхом и любопытством ждали моего решения.

Придав лицу серьезное, но все же гораздо более приятное выражение, я вновь открыл дверь, держа в руках несколько безделушек.

— Все три, подойдите-ка к этому столу. Что вы стоите, словно не понимаете?

Опустив глаза, девушки подошли к столу. Я положил по шелковому платку перед Риной и Стематулой, а перед Еленицей поставил бутылочку с одеколоном.

— Это подарки в честь вашего примирения. Возьмите их и немедленно помиритесь, чтобы я видел...

Движущей силой нищего церковного квартала была страсть к вещам. Ничего притягательнее этого для них не существовало. Все, вплоть до ребятишек, играющих на улице, тряслись над своим добром, даже самой ненужной мелочью, вроде грошового перочинного ножа из Албании или жестяной банки. Иногда в квартале происходили ссоры и драки, а главной причиной этого почти всегда становилось имущество.

Порой из какой-нибудь лачуги доносились похоронные вопли и стоны.

Через некоторое время становилось известно, что какая-нибудь из девушек, что по вечерам прогуливаются рука об руку на площади, вскоре отправится в село или окажется навеки заперта в жалкой лачуге или лавчонке. А все потому, что бедняжку обманули: она польстилась на такое богатство, как три аршина ткани или туфли с блестящими пряжками.

По наивности я полагал, что нашел гениальный способ примирения. Общая стоимость этих вещей не превышала одного блестящего меджидие, но для трех бедных девушек они имели историческую ценность.

Рина и Стематула сложат свои шелковые платки и запрут их в глубине сундуков, чтобы достать лишь по случаю большого христианского праздника или в день свадьбы.

Еленица много месяцев, а может, и лет будет расходовать одеколон по капельке, а потом обернет бутылочку из искусственного хрусталя лентами и поставит у зеркала, как украшение.

Стематула и Рина продолжали хмуриться, но краем глаза внимательно разглядывали вещицы на столе.

Я топнул ногой, словно наследный принц, который не желает уступать одалискам-черкешенкам:

— Ну же, чего вы ждете?

Девушки, опасаясь, что я заберу подарки, сделали движение вперед, но, поняв, что такого намерения у меня нет, вернулись на прежние места.

Еленица начинала сердиться. В случае-, если примирение не состоится, она оказывалась в самом невыгодном положении. Приятным, убеждающим голосом она обратилась к подругам по-гречески.

Рина исподтишка глядела в зеркало тетушки Варвары, поправляла волосы и мятый воротник платья. Ее лицо постепенно смягчалось.

Но Стематула с животным упрямством продолжала смотреть прямо перед собой, блистая черными глазами из-под насупленных бровей. Стало ясно, что примирение невозможно. Грубо схватив Стематулу и Рину за руки, я пододвинул их Друг к другу и приказал:

— Смотрите, последний раз говорю. Или вы помиритесь, или обе уходите, и больше я с вами и словом не обмолвлюсь.

Тут Еленица перешла к более энергичным действиям:

— Ну давайте... стыдно, очень стыдно. Кемаль-бей просит.

Спорщицы, опустив голову, недовольно протянули друг другу руки.

— Не пойдет, очень холодно вы это делаете, — сказал я со смехом, — обнимитесь и поцелуйтесь.

Я проворно подтолкнул девушек друг к другу, и теперь они стояли голова к голове, точно пара бодающихся баранов.

Стематула с видом мятежника извернулась и обнажила зубы, точно собираясь укусить. Рина ударилась острым носом о щеку подруги и вдруг, скосив глаз в мою сторону, поцеловала Стематулу в губы.

Ссора завершилась примирением. Прижимая обеими руками бутылочку одеколона к груди, Еленица таинственно спросила у меня то, что было для нее крайне важно:

— Они поссорились, помирились? Но я, за что одеколон?

Еленица не обладала исключительными чертами Марьянти и была крупнее всех подруг, при этом ее лицо сохранило детские черты. Она всему радовалась. А когда смеялась, что происходило довольно часто, на ее подбородке появлялась ямочка, маленькие глазки влажно блестели, словно капля света, затерявшаяся между круглыми щеками и слегка припухшими веками.

Я тронул ямочку на ее подбородке мизинцем и ответил:

— Ты очень poli omorfo peyda[25]... Ты никогда ни с кем не ссоришься... — и вприпрыжку сбежал вниз по лестнице.

На кухне тетушка Варвара раздувала огонь в жаровне.

— Мерзкая Стематула, ты что, в ад провалилась? — сказала она, стоя ко мне спиной, и добавила совершенно непристойное ругательство.

Повернувшись, она увидела меня, удивилась и страшно смутилась. Хорошо, что тетушка не держала в руках сковородку, иначе она бы ее выронила.

Несчастная старая дева много месяцев не могла забыть, как опозорилась. Всякий раз, когда мы болтали наедине, стоило мне улыбнуться, она тут же замолкала, полагая, что я вспомнил о том происшествии. Затем отводила глаза, а на ее клоунском носу проступало красное пятнышко.

На первый взгляд прием действительно проводился в честь каймакама, священника и старосты. Но на самом деле они, подобно делегации почетных поручителей на благотворительном балу, становились лишь необходимыми элементами. Когда молодой холостяк приглашает в свой дом толпу девушек, а власти закрывают на это глаза, возмущение жителей квартала неминуемо. Но если на праздник прибывают высочайшие представители органов управления, церкви и квартальных властей, вопросов можно избежать. Под этим предлогом мы имели возможность захлопнуть двери перед носом толпы, сбежавшейся к порогу, и без страха веселиться всю ночь.