Дзюродзин лыс, бородат, в руке его посох со свитком, где содержится вся мудрость мира, а также фляжка из сушеной тыквы. Все это живо напоминает радостную поэзию другого азиатского мудреца Омара Хайяма.

И хотя японец так воспитан, что в любую минуту готов безмятежно расстаться с жизнью, здесь считается особым искусством развивать в себе склонность к долголетию. Да, жизнь – мимолетный дар, и наш путь от рождения до смерти – лишь волна, то она вздымается, то вновь сливается с вечным Океаном Существования. Волна, которую так любил рисовать художник Хокусай.

Он говорил:

– Все, что я сделал до семидесяти лет, не стоит принимать в расчет. Только в возрасте семидесяти трех лет я приблизительно стал понимать истинное строение природы: животных, трав, деревьев, птиц, рыб и насекомых. К восьмидесяти годам я достигну еще больших успехов. В девяносто лет я проникну в тайны вещей. К ста годам я сделаюсь чудом, а когда мне будет сто десять лет, каждая моя линия, каждая моя точка – все будет совершенным. Я прошу тех, кто увидит меня в этом возрасте, посмотреть – сдержу ли я свое слово.

Не знаю, прикладывался ли старик Хокусай к сушеной тыкве Дзюродзина, а мы в тот вечер с семейством Танака распили графинчик легендарной сакэ.

О сакэ упоминается еще в сборнике стихов «Мириады листьев», составленном в восьмом веке, но предполагают, что история этого напитка начинается задолго до появления первых письменных документов в Японии.

Сакэ приготавливают из сваренного на пару риса, дрожжей и воды, трижды помещая смесь для брожения в кадку – два раза на тридцать дней, и последний – на пятнадцать. Потом ее разливают в большие бутыли и бочки, а в прежние времена разливали в бочата, специально для этого сделанные из особого сорта криптомерий.

Сакэ довольно крепкая – двадцать градусов, мы согрелись, расслабились, тем более, ближе к сумеркам подул свежий ветер, и нас заботливо укрыли большими махровыми полотенцами… И тут Юзо-сан запел. У него оказался дивный тенор, и он знал все слова:

– «Гулял по Уралу Чапаев-герой… Урал-Урал-река, бурлива и глубока…» – неслось над Камогавой. Потом он пел: – «Ревела буря, дождь шумел…» По-русски, сильно так, раздольно, вообще без акцента…

Юзо-сан рассказал смешную историю. После войны, когда у японцев вспыхнул интерес ко всему русскому, среди многочисленных наших песен были переведены на японский «Ямщик» и «Тройка». Но что-то перепутали, и веселые слова «Тройки» сопроводили грустной мелодией «Ямщика» и, наоборот, неизбывную тоску ямщика стали напевать под огневой мотив «Тройки». Двадцать лет исполняли так эти песни в Японии, по радио и по телевизору, пока один русский композитор случайно это не обнаружил. Но песни до того полюбились публике, все их считали уже своими, японскими. Так и оставили, не стали суетиться.

Стоит ли говорить, что Юзо-сан глубоко неравнодушен к России. Но у него есть одна печаль: всю жизнь он интересовался вопросами социализма. Его близкие родственники владеют магазином японских кукол в Киото – их ворота с просьбой о покровительстве в бизнесе установлены на горе Фусими-Инари. Кто-то из друзей содержит вегетарианский ресторан в буддийском храме. Знакомые ученые занимаются отвлеченными науками. (Юзо-сан – преподаватель в Университете Рюкоку.) А Юзо Танака был смолоду захвачен идеями свободы, равенства, братства… И вот прошло время, а теперь это даже в России не модно. Получается, все, чем он занимался – это сон.

– Ну, почему? – утешал его Лёня. – В социализме – своя прелесть, в капитализме – своя. Однако, чем бы мы ни загорелись в этой жизни, Юзо-сан, к чему бы ни пристрастились – все это сны и мираж.

Они шли по самой старинной в Киото Тропинке Философов, которая петляла среди многовековых сакур с закрученными стволами вдоль канала с медленной густой водой. Когда-то здесь бродили бессмертные даосы, размышляя о вечном. Мы поотстали немного с Яско-сан. Сакуры давно отцвели, но ягод было не видно.

– Раз уж японцы так любят комиксы, – доносились до нас обрывки фраз, – надо им в комиксах выпустить всю мировую литературу – Толстого, Чехова!.. – вдохновенно говорил Лёня. – А то такая ерунда – инопланетяне прилетели или явились драконы, самураи рубятся, что за каша в голове? А так хотя бы узнают… почему эти три сестры все время плачут о вишневом саде!

– А правда! – сказал Юзо-сан. – Почему она так не хотела расстаться с вишнями?.. Из-за практического применения?

– Из-за практического тоже, – говорю я. – Вишневое варенье плюс компот. Ну, и побочно разные духовные ценности. Жизнь прошла, и все такое… Кстати, из вишни сакуры варят варенье?

Это был единственный вопрос, на который два японских профессора поистине энциклопедических знаний вдруг ответили:

– Не знаю.

Просто голова идет кругом от мысли, что по улицам этого города ходили мои любимые поэты и просветленные мастера, которые явили мне такую милость и сострадание, что через века, через необозримые пространства ведут со мною разговор о жизни, о смерти, о любви, о Бесконечной и Абсолютной Реальности, которая покрывает всю землю и небо, но ты не обнаружишь ее, пока твое сознание не устремится к пробуждению.

О, этот город помнит, конечно, львиную поступь могучего наставника нации Догэна, основателя дзэнской школы Сото, которая до сих пор остается в Японии крупнейшей буддийской общиной. В тринадцатом веке ученики начали собирать главные сочинения Догэна в книгу «Путь к пробуждению». А в двадцать первом она лежит у меня на столе – и я вам так скажу: мощь этого текста просто нечеловеческая. Он до сих пор каждым словом и каждым пробелом между слов, отринув тело свое и собственную жизнь, указывает нам путь драконов и слонов в океане пробуждения. Лишь глубокое и постоянное самосозерцание признает он как средство отсекания корней рождения и смерти, больше ничего. Остальное, сурово говорит он, уведет вас в сторону от Пути патриархов.

Однако поистине эпическая дорога к истоку бытия знает путника, который бросил вызов не только поэзии о любви, но и самой любви, умудрившись восславить при этом буддийское учение. Это был монах высокого сана, в середине пятнадцатого века он занимал пост настоятеля одного из крупнейших монастырей Дайтокудзи в Киото, куда Яско-сан на днях собиралась меня повести на дзэн-скую медитацию. Звали его Иккю Содзюн по прозвищу Безумное Облако.