Всю ночь меня бил озноб, я металась в бреду, голова пылала, лишь только под утро мне удалось забыться, а в пять утра меня разбудило птичье пение. Леня забыл выключить радио, и на рассвете началась суперпопулярная в Японии программа «Утренние пташки». Много десятков лет один любитель повсюду записывает птичьи голоса – в лесу, в поле, на море, даже на обрывах скал. Каждую новую запись он посылает радиокорпорации, и это уникальное звуковое письмо становится достоянием всего народа. Миллионы японцев специально заводят себе будильник на 5.10 утра, просто чтобы послушать птичью песенку.

Как это ни странно, я встала здоровая, свежая. Мы плотно позавтракали котлетой из осьминога – другого ничего не было, и съели по йогуртику – «на сладкое» – с горькой мякотью алоэ.

– Иди помой посуду в последний раз, – ворчливо говорил Лёня. – А то просветлишься, станет все равно – чистая посуда или грязная.

– И забирай свою пропаганду! – добавил он, имея в виду мою неразлучную брошюру «Мудрость дзэн. Сто случаев пробуждения». Кстати, все эти случаи произошли в Киото.

Еще я взяла подушку – сидеть-то пару часов! Вдруг мне не достанется подушки? Теплую пижамную куртку, запасные носки. И русско-японский разговорник. Если меня спросят: «Что такое звук хлопка одной ладони?» А я не пойму.

– Не беспокойся, – говорит Леня. – Этот вопрос я тебе переведу.

– А что отвечать? – все-таки я страшно нервничала. – Может, как та крутая японка в средние века, заявить: «Чем слушать хлопки одной ладони Хакуина, хлопни обеими руками – и все дела!»

Монахи годами бились над этим злосчастным «хлопком», изобретенным великим мастером дзэн Хакуином. То скажут мастеру: это журчание ручья, то – птичье пение, то молчат, как рыбы… И только получали затрещины. В конце концов одному искателю где-то здесь, в Киото, века четыре тому назад, его наставник сказал: вот нож, даю тебе три дня – не найдешь ответа, сделаешь харакири.

Через три дня тот не пришел к Учителю, но обитатели монастыря почувствовали: случилось что-то невероятное, и все – в том числе, суровый наставник, отправились к нему сами.

Он сидел, обращенный ввысь и внутрь, с блаженной физиономией, постигший истинный смысл Существования, вспомнивший, КТО ОН ТАКОЙ и ЧТО ОН ЗДЕСЬ ДЕЛАЕТ…

– Э, нет! – возразил Лёня. – Зачем же повторяться?

Внизу нас ждал автомобиль. Яско-сан и Томоко – обе страшно невыспавшиеся: ночь напролет смотрели «Анну Каренину». Хотели только первую серию посмотреть, но не удержались и досмотрели все до конца.

Мчимся! Мацунами-сан – так зовут настоятеля дзэнского монастыря («мацу» – «сосна», «нами» – «волна»), убедительно просил по телефону, когда меня к нему устраивали, не опоздать на интродукцию.

Бросили у ворот машину, вбегаем на территорию Дайтокудзи. Вокруг опять обступили нас поразительные строения из ценнейших пород древесины средневековья, а между ними сады, пруды, покрытые цветущими лотосами, сады камней, золотые бамбуковые рощи… Такая вокруг разлита безмятежность.

Бритоголовый монах в серых штанах показал нам дорогу в зал «За-зен».

Бежим – профессор Яско Танака, Лёня с фотоаппаратами, я с подушкой, впереди быстроногая Томоко… Навстречу нам другой монах: не туда, мотает головой, показывает в другую сторону! Мы – обратно. Старик садовник в соломенной шляпе тычет скрюченным пальцем в третью!

Это ж все огромные расстояния!

А солнце поднимается над землей, шелестят золотистые листья бамбука, солнечные лучи пронизывают рощу, острокрылые черные бабочки кружат у нас над головами, теплынь, поют птицы, дует свежий ветер…

– Какое всем ужасное беспокойство, – запыхавшись, говорит Лёня, – от твоего стремления обрести покой! Мечешься по Земному шару, баламутишь народы, то в Индию, то в Непал, Гималаи переполошила, какого шороху навела в Японии! Солидные люди носятся с тобой как с писаной торбой. Я сейчас, так и чувствую, очень сильно потрачусь. И все это ради того, чтобы моя жена хотя бы где-то часик тихо посидела…

– Лёня-сан, много не кладите, там будет стоять закрытая коробочка, никто не увидит, сколько вы положили, – на бегу бросила Томоко.

– Побольше положи, – попросила я Лёню. – Вдруг это сыграет свою роль?

– Я положу ровно столько, сколько надо, – сурово ответил Лёня.

Мы вбежали в одни ворота, другие, миновали узкий проход и, разгоряченные, очутились перед пустым просторным залом. Пол был покрыт соломенными циновками-татами, по обе стороны лежали в ряд подушки, а в глубине на возвышении во мраке сидел кто-то в позе «лотос». Лица не рассмотреть, только глаза светились исподлобья. Руки у него были сложены на груди, в правой ладони он держал увесистую палку.

– Ну, начинается, – сказал Лёня и сдержанно поклонился.

Тот ничего не ответил.

Яско-сан с Томоко тоже издалека поклонились ему и по-японски сказали, что, дескать, вот, привели медитировать Москвину из Москвы. Я разулыбалась приветливо, всем своим видом давая понять, что не принесу ему никакого вреда.

Он не встал и не вышел навстречу, лицо его не выразило ни радости, ни удивления.

– Видимо, это не священник, – сказала Томоко, – а продвинутый старший монах, очень дисциплинированный.

Тут нас окликнули. Мы обернулись и поняли – вот он, Мацунами-сан, мягкими шагами идет по саду среди сосен – в длинном синем одеянии священника, круглой бордовой шапочке и в очках. Он хорошо говорил по-английски, без всяких проволочек предложил нам скинуть ботинки и войти в зал.

– Ну, ты – вообще: в дзэнский монастырь со своей подушкой! – говорит Лёня.

Я, чтобы не позориться, быстро спрятала ее в рюкзак.

– А вы? – спросил Лёню Мацунами-сан.

– О, нет, – ответил Лёня, бросив красноречивый взгляд на угрюмую фигуру монаха с палкой. – Пожалуй, я пойду погуляю.

Тут еще подошли двое крепких здоровых парней – венгр и чех в синих монастырских штанах и куртках, мы вошли в зал, низко поклонились друг другу и сели лицом к лицу – я с Мацунами-сан.

Дзинь! – прозвенел колокольчик. Хлоп! – стукнули две дощечки у Мацунами в руках. Он возжег благовония и сказал:

– Начнем с того, что будем наблюдать свое дыхание. Попробуем считать выдохи. Дышим очень медленно – вдох-вдох-вдох-вдох… Выдох-выдох-выдох-выдох… Это совсем не похоже на то, когда вы считаете овец, чтобы заснуть. Медитация – не сон, а наблюдение сна своей жизни. Очень трудно сосредоточиться на дыхании: досчитайте хотя бы до десяти. Если за это время мысли не уведут вас в сторону – все, вы герой!

Сначала дыхание у меня было коротким и прерывистым, в голове полный кавардак, я все время в испуге поглядывала на монаха с кёсаку – так называется палка, которой во время серьезных японских медитаций тебя возвращают от грёз к самосозерцанию. И в то же время постоянно вспыхивала ликующая мысль: «Ой! Неужели я в Японии??? И со мной медитирует настоящий мастер дзэн!!!»