Они шли по узкой полосе пляжа у кромки воды. Влажный песок щекотал босые ступни и пальцы ног. Ветерок трепал подол сарафана. Веселый напев летел над рекой, прятался в темноте подлеска.

Белянка обернулась. Две цепочки следов темнели в серебристых лучах луны, россыпью искр блестела вода. Сполохи костров подсвечивали крошечные листочки на тонких ветвях ив, и казалось, будто они облеплены золотистым пухом. Сырой запах земли и сладкая горечь дыма переполняли грудь, но голова кружилась не от этого.

Голова кружилась от тихого дыхания Стрелка, от тепла его ладони, крепко и нежно сжимающей ее руку, от шагов – в такт, от молчания – обо всем. И от слов, которых не придумать.

– Чего ты боишься? – нарушил хрупкое равновесие Стрелок.

Белянка прошла еще немного и остановилась.

Он смотрел открыто, без осуждения, и ждал, не отпуская ее руку. Ветер неторопливо пересыпал его скользкие волосы.

Она отвела взгляд и пожала плечами.

– Не молчи. Я должен знать, – его голос звучал вкрадчиво, мягко, но требовал ответа.

– Почему ты пригласил меня? – прошептала она.

Стрелок осторожно коснулся указательным пальцем ее подбородка и заставил посмотреть ему в глаза.

– Ты не хотела танцевать со мной?

– А хотел ли ты? – Белянка поняла, что просто не в состоянии вырваться из плена его взгляда.

Он рассмеялся до глубоких ямочек на щеках.

– Я пригласил тебя, потому что я хотел пригласить тебя.

– А как же Ласка?

– Ласка? – Он удивленно вскинул брови.

– Если бы Ловкий не опередил тебя, ты бы танцевал с ней?

Он зажмурился, помотал головой и спросил:

– С чего ты взяла?

С чего? Все так говорят.

Кто все? Ласка. И только Ласка!

Белянка усмехнулась собственной глупости и с трудом удержалась, чтобы не броситься ему на шею. Но перед глазами предстало строгое лицо тетушки Мухомор.

– Больше всего на свете я мечтала танцевать сегодня с тобой, – призналась она и тяжело вздохнула.

– Но? – продолжил за нее Стрелок.

– Но мы никогда не сможем быть вместе, – мрачно закончила она.

Он покачал головой:

– Все зависит только от нас.

– Но ученице ведуньи не положено…

– А чего хочешь ты?

Легкий вихрь пролетел над водой, брызнул в лицо и унесся в ночную высь, звеня сосновыми иглами.

– Никогда не отпускать твою руку, – выпалила Белянка. – Всегда видеть твои глаза.

Щеки пылали жарче самого большого костра.

Стрелок порывисто обнял ее, крепко сжал талию и поднял на вытянутые руки. Земля ушла из-под ног, воздух вылетел из груди. Локоны и витые косички коснулись запрокинутого лица Стрелка.

Он улыбнулся:

– В твоих волосах запутался речной ветер.

К глазам подступили слезы горячее крови. Белянка рассмеялась.

Никакая ворожба не подарит ей и толики такого счастья. У тетушки Мухомор есть еще две ученицы, а деревне нужна лишь одна ведунья…

Да какая разница!

Нет ничего важнее его взгляда.

Он бережно опустил ее на землю. Ноги подгибались.

– А я и вправду испугался, что ты не хотела танцевать со мной, – усмехнулся он.

Она уткнулась в его плечо, а он прошептал:

– На рассвете, когда первый луч коснется верхушек сосен и я подниму ясеневый посох, – посмотри мне в глаза.

Белянка кивнула, не в силах говорить.

С крыши стекал талый снег, лужицей собираясь на подоконнике. Пищал воробей, ерошил перья – и брызги веером летели в окно, оседая круглыми каплями, алыми от заката. Золотились черные решетки вокруг слюдяных кругляшков. Пахло кострами и весенним небом.

По осени Стел хотел починить водосток, да руки так и не дошли. Едва шагнул на порог – скрипнуло: доски рассохлись. И они ждут хозяйских рук. Дождутся ли? Разве что будущей осенью.

Из-за приоткрытой двери тянуло выпечкой. Стел глубоко вдохнул и вошел в дом. Матушка оторвалась от шитья, вскинула голову и подслеповато сощурилась:

– Стел? Ты сегодня рано! Пироги я только поставила…

Рани горбилась над пяльцами и послушно, стежок за стежком, вышивала синей нитью по белому полотну простенькие цветочки – только желваки бегали на скулах.

– Все в порядке, я не голоден, – Стел не хотел, чтобы в голосе слышалось прощание, но матушка будто поняла: вскинула ломкие брови, поджала губы.

– Тогда хоть трав заварю с медом.

Она засуетилась у очага. Привычно мелькали пальцы: подцепить крышку банки, высыпать в заварник ромашку со смородиновым листом, долить меда. Из-под чепца выбивались русые пряди, будто кружевом обрамляя лицо. Только суховатые губы не улыбались, да особенно сильно хмурился лоб.

Шумно вздохнула Рани и исподлобья глянула на Стела.

– Ты умеешь вышивать? – попытался он завязать разговор.

Толком познакомиться им так и не удалось. Как только они вошли вчера, Рани поняла, что лишняя на семейном вечере, и попыталась уйти, но матушка остановила ее: «Никуда ты не пойдешь в такую погоду, да еще в драных сапогах! – и усмехнулась, подслеповато щурясь: – В детстве Стел таскал домой котят – теперь мальчик вырос».

Согрели целую кадушку воды, и после купания матушка принесла свое старое платье в горчичный цветочек, нелепое и широкое. Сегодня платье сидело на Рани гораздо лучше, да и сама она куда больше стала походить на девушку: зарумянилась бледная кожа, мягче легли стриженые кудряшки – нежно и мило, если бы не острые скулы, рубленые движения и взгляд. Мертвый болотистый взгляд.

– Я учусь вышивать, – с нажимом ответила она.

– У тебя чудесно выходит! – подбодрила ее матушка.

Рани только покачала головой. Глупо было надеяться оставить ее здесь подмастерьем.

– Ты никогда не мечтала быть швеей, – озвучил Стел.

Она кивнула, отложила вышивку и тихонько спросила:

– Мне… пора? – ее глаза смотрели то на Стела, то на исколотые пальцы, то на половицы.

– Куда? – только бы она не расслышала в его голосе надежду, что ей есть куда идти.

Но она расслышала. Решительно поднялась, подошла к своим стоптанным сапогам.

– Поищу работенку или… не первый день в Ерихеме – разберусь…

С сопением она завязывала дрожащими пальцами шнуровку – будто веревку на камне. Стел знал, куда она собралась.

– Никуда ты не пойдешь, – он наклонился и сжал ее ледяную кисть.