Группа солдат в центре берлоги выстроилась плотным строем, отрабатывая команды сурового сержанта. Толпа койотов в фартуках занималась приготовлением еды в черном железном котле, который висел над пылающим очагом, а рядом терпеливо ждали, выстроившись в очередь, голодные койоты с оловянными тарелками в лапах. Грубый каменный дымоход выводил дым от очага наверх, в ствол гигантского дерева, корни которого выполняли функцию несущих балок. Извилистые отростки более тонких корешков исполинского дерева обрамляли множество гротов и туннелей, ведущих из главного зала. Стены изобиловали стойками, на которых располагался внушительный арсенал: винтовки, алебарды, сабли. В углу валялись перевернутые ящики с рассыпавшимся сеном — небольшая группа солдат была занята их осмотром. Койоты обследовали древние на вид мушкеты. Разгруженные мешки с порохом были осторожно помещены в ближайшее углубление в стене.

Линия рваных знамен на шестах обозначала путь к большой круглой двери в дальнем конце зала, сделанной из цельного куска гигантского кедра. Перед дверью стояли двое вооруженных винтовками койотов. Подтащив к ней Кертиса, командующий взмахом сабли разрезал веревки на его запястьях.

— Держите его, — приказал он, шагая вперед, чтобы поговорить с одним из стражей у двери. Двое койотов рывком поставили Кертиса на ноги и схватили за руки своими влажными, холодными лапами. Один из стражей кивнул командующему и, с усилием открыв дверь, исчез внутри. Вскоре он вернулся и жестом пригласил командующего и его пленника войти. Кертиса подтолкнули вперед, и он шагнул через порог.

Внутри царил полумрак — свет давали лишь несколько медных светильников да скупые солнечные лучи, которые пробивались через грубые окошки, проделанные в потолке. По этому самому потолку и по стенам змеились темные древесные корни; белые корешки растений висели над головой; в комнате отчетливо пахло луком. В дальнем конце помещения, на возвышении, искусно украшенном побегами плюща и пышными подушками из мха, стояло кресло, подобного которому Кертис никогда в жизни не видел: похоже, вручную вырезанное из массивного древесного ствола, оно выглядело так, словно росло из земли. Подлокотники, огибающие мягкое сиденье, были украшены резными когтями, ножки оканчивались стилизованными лапами койотов. Спинка кресла возвышалась над всем в комнате, а обрамляющие ее два столба соединялись наверху, где из дерева было вырезано грозное изображение остроконечной короны. Кертис в изумлении созерцал открывшееся зрелище и вдруг услышал за спиной голос, спросивший:

— Как тебе? — это был женский голос, и его мелодичность немного умерила страх Кертиса. — Вершина столярного искусства, правда? Его делали специально для этой комнаты. Целую вечность потратили.

Кертис обернулся, и глазам его предстала самая красивая женщина, какую он только видел в своей жизни. У нее было бледное, овальное лицо, на котором, словно спелые поздние яблоки на исходе лета, горели красные губы. Медно-рыжие волосы, ниспадающие переплетенными локонами, были украшены пестрыми орлиными перьями. Она была одета в простое платье из рыжевато-коричневой кожи, спускающееся до пола, на плечах ее лежала тяжелая накидка. Она определенно была человеком — и все же казалась поразительно нереальной, будто сошла с древней, поблекшей фрески на фасаде какого-нибудь собора. Женщина приближалась к Кертису, возвышаясь над подданными-койотами, которые суетливо следовали за ней.

— Очень красиво, — сказал он.

— Мы старались как могли, — продолжала она, обводя рукой комнату. — Сначала было сложно даже с базовыми удобствами — даже с самым необходимым, — но у нас получилось. Это и вправду удивительно, если вспомнить, что мы начали с нуля. — Она улыбнулась своим мыслям и погладила Кертиса по щеке изящной ладонью. — Внешний, — задумчиво протянула она. — Ребенок Снаружи. Ты просто прелестен. Как тебя зовут, дитя?

— К-к-кертис, мэм, — пробормотал мальчик. Он в жизни никого не называл “мэм”, но сейчас это внезапно показалось уместным.

— Кертис, — повторила женщина, убирая руку. — Добро пожаловать в наше жилище. Меня зовут Александра, хотя большинство называет меня вдовствующей губернаторшей. — Она поднялась на возвышение и опустилась на трон. — Ты хочешь есть? А пить? Дорога, должно быть, была долгая. Наши припасы скудны, но все, что есть, в твоем распоряжении.

— Да уж, — сказал Кертис. — Пить очень хочется.

— Боря! Карп! — щелкнув пальцами, громко окликнула она двоих слонявшихся без дела койотов. — Бутылку ежевичного вина нашему гостю. И зелень! Одуванчики, черешки папоротника. И миску тушеной оленины — все для Кертиса, мальчика Снаружи! Живо! — Она одарила Кертиса широкой улыбкой и указала на свежий мох, уложенный вокруг трона: — Прошу, присядь.

Кертис, удивленный таким гостеприимством, уселся на мягкую подушку из мха.

— Мы простые люди, Кертис, — начала губернаторша. — Защищаем то, что принадлежит нам, и от леса берем только самую малость. Можешь считать нас хранителями Дикого леса. Мы обжили эту глушь и навели порядок, которого здесь катастрофически не хватало. Мы хотим взрастить на этой твердой, бесплодной почве прекрасный цветок. Например, когда я только появилась в Диком лесу, койоты, которых ты видел, чахли и бедствовали. Полная анархия, постоянные распри — они опустились так низко, как только могут опуститься жители леса: стали падальщиками. Но я подняла их с колен.

В дверях появился слуга-койот и поднес Кертису широкую оловянную тарелку, заваленную свежей зеленью, миску мяса и деревянную кружку с темно-фиолетовой жидкостью, расположив все это богатство перед мальчиком. Затем он вынул зажатую под мышкой закупоренную бутылку и поставил рядом с подносом. Губернаторша кивнула, и койот с низким поклоном ретировался.

— Поешь, пожалуйста, — сказала вдовствующая губернаторша, и Кертис накинулся на еду, с наслаждением причмокивая тушеной олениной. Он сделал большой глоток из кружки и залился румянцем, когда теплая жидкость прокатилась по горлу.

Губернаторша внимательно наблюдала за ним.

— Ты напоминаешь мне одного мальчика, которого я знала, — проговорила она задумчиво. — Он, должно быть, был не сильно старше тебя. Сколько тебе лет, Кертис?

— В ноябре будет двенадцать, — ответил тот между укусами.

— Двенадцать, — повторила она. — Этот мальчик был лишь немного старше. Его день рождения пришелся бы на июль — он родился в разгар лета. — Она пристально смотрела на что-то за спиной Кертиса. Он перестал жевать и обернулся, но там ничего не было.

Губернаторша улыбнулась, словно очнувшись, и снова посмотрела на него.

— Как тебе еда? — спросила она.

У Кертиса был полный рот зелени, и пришлось наскоро проглотить все, чтобы ответить. Он вытащил застрявшую между зубами головку одуванчика и положил на тарелку.

— Очень вкусно, — сказал наконец мальчик. — Хотя папоротник немного странный. Я не знал, что его можно есть. — Зачерпнув ложкой еще оленины, он отправил ее в рот.

Губернаторша рассмеялась, а потом, внезапно посерьезнев, сказала: