А что же с Запальцевым, где он?

Виктор Запальцев, схваченный в ресторане десятком рук, увидел удаляющуюся от него подружку и стал вырываться, чувствуя, что тело почему-то плохо его слушается, будто он вдруг стал пьяным. Один из державших был особенно ненавистен: лысый тощий человечишко с гневом правды в глазах. Запальцеву до смерти захотелось въехать ему в рожу, он все совал, совал в его сторону кулаком – и вдруг застыл с поднятой рукой, разглядывая руку.

Всех удивила его поза. Стали понемногу ослаблять хватку – и вскоре вовсе отошли, глазея.

Запальцев медленно оглядел руку и всего себя.

– Ничего не понимаю, – тихо сказал он и пошел из ресторана.

Он долго бесцельно блуждал, будто во сне, стоял подолгу перед каждой витриной, разглядывая отражение невзрачного человека с очумелым лицом. Он уже начал что-то понимать, о чем-то догадываться. Он вспомнил этого невзрачного, вспомнил свои мысли, с которыми глядел на него в ресторане, когда ждал Лену. Примерно такие были мысли: вот вышел из зала покурить свободный скромный человек, он свободно и скромно пропивает здесь раз в месяц какие-нибудь двадцать или тридцать рублей, ему не надо никуда ехать, не надо отдавать долг плюс Лену, бедняжку, ему не надо благодарить любовью тетю Лену, которая должна ему завтра принести деньги, не надо лететь в Сочи, надоел этот б…дский город хуже горькой редьки! – он чист и спокоен, этот убогий человек. Вот тут-то, наверное, это и произошло.

Ноги сами вели Запальцева куда-то, и вот он оказался во дворе какого-то дома, здесь он никогда не был, откуда же такая тяга именно сюда? Он побрел к детской площадке, сел на сломанной карусели, озираясь.

На балконе третьего этажа появилась женщина, постояла, с усмешкой глядя на Запальцева, и сказала:

– Ну? Чего сидим? Не нагулялся еще?

Эта женщина, вероятно, имеет отношение к тому, кем он стал. Жена? Надо ей все рассказать.

– Какая у вас квартира? – спросил Запальцев.

– Что-о?

– Да нет, я так… У меня что-то с ногой. Кажется, вывихнул.

Через полминуты женщина выбежала из подъезда, помогла Запальцеву подняться, с насмешливыми причитаниями повела в дом.

– Подвихнули ноженьку, миленькие мои! За красотками так быстро бегали, что ноженьки не успели! Мы ведь любим за красотками побегать, на красоток поглядеть, мы такие! Донжуаны мы нереализованные!

Запальцев обхватил женщину за талию и позволил привести себя в квартиру. Квартирка была так себе: тесная кухня, две комнатки, обстановка стандартная, но, впрочем, все довольно чисто, аккуратно. Да и женщина мила: светлые волосы, светлые глаза и симпатичная такая насмешливость на губах играет. Очень приличная особь, решил Запальцев.

– Поймите меня правильно, – сказал он, и женщина упала на диван, заливисто смеясь.

– Вы не смейтесь, я все объясню. Я не ваш муж. В это поверить трудно, но вы послушайте сначала.

Мне нужно знать, кто ваш муж. Перестаньте смеяться! Хорош смеяться, дура! Кто твой муж?

– А в самом деле? – отсмеявшись, сказала женщина. – Кто мой муж? Ладно. Пошли ужинать.

Запальцев иронично съел тарелку жареной картошки с рыбной котлетой, морщась, запил эти яства кефиром и вновь приступил:

– Я был в ресторане.

– Неужели? На какие шиши?

– Я был в ресторане. И там был ваш муж. Мы друг на друга смотрели.

– Ты выпил, что ли?

– Потом… Короче говоря, я вижу вдруг – вот эта рубашка, эти, так сказать, штаны… – Он брезгливо потрепал ткань брюк.

– А в чем дело? – спросила она. – Тебе не нравится, как ты одет? А ты обратил внимание, в чем я хожу? Опомнился, увидел, что мы нищие?

– Вам нужны шмотки? Я вас одену с ног до головы, – нетерпеливо сказал Запальцев. – Только слушайте.

– Ах, ах, ах! – было ответом. – С ног до головы! А в чем дети ходят, ты посмотри! Я-то ладно, мое время кончилось. А дети?

– Сколько? – спросил Запальцев.

– Чего сколько?

– Детей сколько?

Женщина посмотрела на него тревожно.

– У тебя нога сильно болит?

– Совсем не болит. Я пошутил.

– Сволочь ты, – печально сказала женщина. – Я устала до предела, а он – шутит. – И ушла в комнату.

Темнело. Они молча сидели у телевизора.

А дети где? Видимо, в пионерском лагере или в деревне где-нибудь: лето, каникулы.

Можно опять и опять пытаться ей объяснить, рассказать, но, пожалуй, самое большое, чего он добьется, – она вызовет психбригаду, посчитав его сошедшим с ума. И пусть. Пусть вызовет. А пока передохнем. Кресло уютное. Еще бы под рукой иметь столик, а на нем холодное пиво и креветки. Но тут в заводе такого не бывает, это ясно. Картошка и кефир – будь счастлив. Впрочем – ну и что? Зато покой. Не нужно ехать к Кубику, видеть его рожу, не нужно отдавать деньги.

Деньги!

– Деньги! – воскликнул Запальцев.

– Какие деньги? – Женщина вздрогнула от его крика.

– Я так. Ничего.

Пусть. Ни денег, ни Лены, ни Кубика, ничего. Тишина и покой. Может, пока вообще ничего не предпринимать? До завтра. Я же не виноват ни в чем. Что говорит народ? Народ говорит: «Утро вечера мудренее».

И пришло утро. Виктор Запальцев, наполненный сладкой дремотой, приоткрыл глаза. Шторы задернуты, очертания предметов таинственны. Вот старый комод, бабушкин комод, рухлядь, которую давно пора выбросить. Но когда-то это считалось вещью. Ведь не из прессованной фанеры, из настоящего дерева, украшен резьбой. Рисунок резьбы, конечно, примитивный: виноградные гроздья, листья, груши яблоки… С любовью и старанием делалась эта мебель мастером-кустарем, желтые стружки длинными спиралями опадали на пол, кропотливая неспешная работа с уважением к дереву и к самому себе. А можно было и лучше сделать: узор в виде, например, дельфинов. Дельфины в волнах, а на дельфинах, например, грудастые такие русалки… Нет, русалки – это не актуально: ног нет. Просто – девушки с распущенными волосами, в профиль.

Нет, ей-богу, в этой семейной неприхотливости есть свой шарм. Своя «сермяга», как говорит Лена, певичка ресторанная. Взять и остаться здесь на некоторое время. А где тот чмурик, с которым он обменялся? А где сама женщина, с которой?..

Женщина вошла в комнату, опустилась на колени возле постели, погладила Виктора по щеке.

– Ну, Сережа… – прошептала она.

– Что? – усмехнулся Виктор.

– У меня такое чувство, будто ты из подполья вышел.

– Возможно.

– Нет, действительно.

– А если так, то надо отметить. У нас есть вино?