Викентьич раздобыл настоящий реквизит и костюмы, декорации рисовал Ашот, его приятель-художник из кинотеатра «Авангард». Особенно удались трущобы. В «Комсомолке» появилась статья и серое фото, на котором можно было разобрать, как на почти настоящем троне сидит, поджав под себя ноги, голенастая Филимонова (восьмой «Б» класс) с Великой печатью королевства в руке и колет ею орехи. Орехи, кстати, были настоящие, фундук.

Короче, это был триумф и это было чертовски приятно.

Дальше вспоминать было скучно и стыдно: уже начались каникулы, стояла убийственная жара, а у него пальцы были как из морозилки. И несло жареной рыбой. Торопливая возня на шишкастом диване оказалось совсем не похожа ни на томные рассказы Мопассана, ни на жгучие истории дачной оторвы Ирки Соломатиной, что учила Филимонову курить взатяжку и целоваться, как Милен Демонжо – взасос.

Магический свет рампы оказался банальным электричеством, а корона при ближайшем рассмотрении была всего лишь кустарной поделкой из папье-маше, выкрашенной бронзовой краской и обклеенной по кругу разноцветными пуговицами.

21

– Вот именно! Какой вы, к чертовой матери, старший санитар! Моя правая рука… Да мне такую руку хочется отсечь и выбросить к свиньям! Ист дас клар, херр Чантурия? – с силой повторила докторша, напирая на кавказца. – А вы, дорогуша, проходите, проходите. Присядьте вон там, – неожиданно мило обратилась она к Филимоновой и, улыбнувшись, кивнула в сторону кресла.

Докторша была миниатюрной блондинкой, невероятно чистой, с розовым, словно до скрипа вымытым лицом и быстрыми серыми глазами. Бесцветные волосы были стянуты в тугую дулю на остреньком затылке, а халат, с крахмальными заломами острых складок, казалось, нежно похрустывает, как снег на морозце.

Филимонова, подобрав безразмерный подол в кулак, боком протиснулась между дверью и тушей старшего санитара, тихо опустилась в кресло. Сложила руки на коленях.

– И оставьте в покое вашу бородавку! Смотреть противно… – брезгливо добавила докторша.

Старший санитар молчал и обильно потел. На нем был тот же сальный камзол на голое тело и цветастые шаровары. На груди, из жесткой седеющей шерсти, торчала фиолетовая, размером с виноградину, бородавка, которую Чантурия вдохновенно теребил. Старший санитар вздрогнул и вытянул руки по швам.

– Фрау Ульрика, – раздался детский голос (Филимонова оглянулась, в углу на корточках сидела нахохлившись девчушка лет одиннадцати и что-то старательно чирикала на разложенных по полу листах), – а давайте эту бородавку отрежем и заставим Каху ее съесть? Чтоб знал! Давайте?

Докторша рассмеялась, Чантурия испуганно осклабился, а девчушка, прихрамывая, подошла к великану-кавказцу и ткнула его карандашом в грудь.

– Ист дас клар, херр Чантурия? Чик-чик!

И она быстро помахала карандашом как скальпелем.

Санитар безнадежно оскалился, кусая жирные губы. Докторша, наконец, улыбнулась. Не глядя на него, бросила:

– В последний раз. Это ясно?

– Все будет в лучшем виде, фрау Вагнер, клянусь. Честью клянусь, фрау Вагнер.

– Ступайте, Чантурия, – докторша махнула ленивой рукой, – и вымойтесь наконец… Воды, что ли, нет?

Старший санитар, кланяясь и пыхтя, задом выпятился в коридор. Он бережно притворял железную дверь, когда девчонка звонко крикнула: «Чик-чик!» – и засмеялась. Прихрамывая, она подошла к Филимоновой.

От пристального взгляда Филимоновой стало не по себе. Голова кружилась. «Это от кавказских витаминчиков», – подумала она и слабо улыбнулась девчонке. Та, приоткрыв рот, постучала обкусанным карандашом по верхним зубам. Долго разглядывала Филимонову, потом отвернулась, проковыляла в свой угол. Устроившись на полу, продолжила рисование.

22

– Прошу великодушно простить наши дискуссии, сами видите, какой персонал, – докторша чуть усмехнулась. – Хотя, при всей своей нечистоплотности и кавказской безалаберности, Каха Чантурия просто незаменим. Да и как специалисту ему цены нет. Не поверите – прекрасный медработник.

– Верю. Он мне укол сделал. Прекрасно… – осторожно согласилась Филимонова.

– Ну вот видите! Именно прекрасно! – воодушевленно воскликнула докторша. – И давайте знакомиться. Главврач Ульрика Вагнер.

И она выставила маленькую острую ладонь.

Филимонова пожала, представилась, уловив сладкий запах детского мыла. Земляничного.

– Хотя, безусловно, вы правы, – понизив голос, произнесла фрау Вагнер. Филимонова не проронила ни слова и ожидала, с чем это докторша решила согласиться.

– Каха – животное, грязная скотина. И почему уцелел именно он, а не, допустим, Круминьш? Или Муромцева, Татьяна Харитоновна? Вот уж врач божьей милостью, на ней вся моя психотерапия держалась! Или Гинзбург? Вы знаете, как он играл Шопена?

Она застыла, повернулась в профиль:

– У него незаконченная консерватория, бросил, ушел в медицину, представляете? Подвижник, народоволец, вундеркинд! Что мне особенно нравилось? Там еще в середине такой быстрый кусок… та-ра-ра-та-та… не помнишь, Велта? – фрау Ульрика спросила хромоножку.

– Ноктюрн до-диез, – ответила девочка, не отрываясь от рисования.

– До диез… – повторила фрау Ульрика, – видите. А тут эта скотина… – брезгливо закончила она. Капризно дернув плечом, подошла к письменному столу. Пошарив в ящике, достала сигарету и закурила.

«Вот это жизнь, даже курево есть!» – восхитилась Филимонова, разглядывая когтистые лапы письменного стола, похожего на музейный саркофаг, с резной путаницей полированных лилий и мордатых роз по верхней раме столешницы, с уродливыми карлами, выглядывающими из-под виноградных листьев, и рыцарями в островерхих шлемах, очевидно, спешащими выручать своих красавиц принцесс. Пол покрывал большой ковер, мрачноватый на филимоновский взгляд – хищные малиновые цветы по угольному полю охотились за апельсиновыми пауками.

«А может, это просто узор, а пауки у меня в голове? – До Филимоновой доплыл приторный сигаретный дымок. – Как жженый сахар, петушки на палочке». Она их застала, липкие, кустарные, ядовито-алого цвета, торговали ими бойкие бабы с отменно грязными руками и визгливыми голосами.

– Вот видите, – фрау Ульрика затянулась и чему-то усмехнулась, – ноктюрн до-диез.

Хромоножка тем временем поднялась. По-девчоночьи кривляясь, подошла к столу и молча протянула докторше рисунок. Уткнула подбородок в грудь и уставилась на нее исподлобья, ковыряя носком сандалии ковер.

– О-о! – восторженно пропела фрау Ульрика. – Да это же Каха!

Девочка хмуро кивнула.

– Похож, шмутциг швайн… а это – сэр Вильям, да?

Хромоножка чуть улыбнулась и снова кивнула.

– Так! А этот, ушастый, – Озолс, точно? Так… это я думаю, Рубенис, да?

Девочка, вытянув шею, заглянула в листок и буркнула: