— Мать, да ты чего? — опешил он от неожиданности и попытался встать со своего места.

— Не уходи, прошу тебя, — она встревоженно смотрела ему в лицо. — Ты так редко бываешь у нас, но мы не обижаемся. Ты очень взрослый. У тебя такая работа. Каждый твой визит к нам — это праздник.

— Ма, да я знаю. — Роман почувствовал неловкость. — Ты наготовила всего…

— Я сейчас не об этом, — мягко перебила она его.

— А о чем?

— С тобой что-то происходит… И не смей отрицать! Материнское сердце чувствует. — Увидев, что смутила сына, она попыталась пошутить: — К тому же твоя мать имеет в трех поколениях цыганок-колдуний, а нас, как известно, обмануть непросто. У тебя неприятности по службе?

— Нет. Там все в порядке. — И чтобы окончательно развеять ее опасения, приложил руку к груди. — Клянусь, ма! На работе все в порядке.

— Тогда это женщина! — обрадованно выдохнула она. — Я это поняла, едва ты вошел.

— Что ты поняла? — Роману сделалось совсем нехорошо — если его чувства так отчетливо видны окружающим, то какой он, к черту, сыщик…

— Не переживай, — словно читая его мысли, попыталась она его успокоить. — Это может заметить только мать или человек, который сильно тебя любит…

Он промолчал. Глядя в черные материнские глаза, которые с возрастом не утратили своей выразительности и красоты, Роман мучительно боролся с желанием все ей рассказать. Как бывало в далеком детстве, когда он клал ей голову на колени и вместе со слезами выплескивал все свои ребячьи обиды. Нет ничего целительнее материнских рук. Их ласковое тепло способно залечить и ссадины, и порезы, и духовные раны на душе. Но то было в детстве…

— Ты влюбился, сынок, — тихо сказала мать, ни о чем больше не спрашивая. — И что бы ты ни говорил, что бы ни напридумывал сам для себя, я вижу — ты влюбился.

— Чушь! — взорвался он и, тут же опомнившись, виновато пробормотал: — Извини, мать. Но…

— Т-с-с, — она приложила палец к его губам и попросила: — Посиди тихо несколько минут. Не возражая и не споря со мной. Просто посиди и послушай…

История, рассказанная ему матерью, поразила и рассмешила его одновременно. Было в ней что-то и от древних былин, и от россказней старухи Изергиль.

Вся суть ее сводилась к тому, что над древним родом молдавских цыган, из которого происходила мать Романа, тяготело страшное проклятие. А виновником сего проклятия стал его пра —, пра —, пра — и еще бог знает сколько веков назад живший предок.

— Что там случилось, теперь уже никто не узнает, — подвела черту под своим рассказом мать Романа. — История эта передавалась из уст в уста из поколения в поколение. Со временем часть правды была утрачена, что-то приукрашено, обросло ненужными подробностями, но сам финал этой печальной истории не менялся никогда.

— Так я не понял, что же все-таки случилось? — с легкой иронией поинтересовался Роман.

— Смеешься, — мать легонько шлепнула его по макушке. — Суть этой истории в том, что тот нелюдимый цыган оттолкнул ее от себя, ту девушку, которую любил всем сердцем, поскольку не желал нарушать клятву верности своей умершей супруге. Мучился, страдал, но не признался ей в этом. А она, отвергнутая им, прокляла его и весь его род на веки вечные.

— Мать, так я и не понял, в чем суть этого проклятия? — Роман уже нетерпеливо поглядывал на часы.

— Суть, мой милый мальчик, в том, что девушка эта умерла, покончив жизнь самоубийством.

— А он?

— А он прожил после этого дня два, не больше.

— Тоже самоубийство? — понимающе кивнул он головой.

— В том-то и дело, что нет. — Глаза матери сделались бездонными, и тоном, полным таинственности, она произнесла: — Проклятие в том и заключалось, что, отвергнув любовь, человек должен был умереть в страшных муках…

Тут Роман не выдержал и расхохотался:

— Ну, мать, ты даешь! От чего? От повышенного давления? Или, быть может, от разрыва сердца? Можешь не переживать — мне такое не грозит. Медосмотр недавно пройден с прекрасными показателями.

— Слава богам! — Мать суеверно постучала по деревянному подлокотнику кресла. — Но если ты, любя, будешь душить это в себе, не дашь выхода этому чувству, то не видать тебе счастья, сыночек!

— Да ладно тебе. — Многозначительно посмотрев на часы, Роман поднялся со своего места и, поцеловав мать в смуглую щеку, виновато пробормотал: — Засиделся я… Пора…

— Кто она, Ромочка? — Мать поднялась за ним следом и, глядя на него снизу вверх встревоженными глазами, повторила: — Кто она? Кто эта женщина, лишившая покоя моего ребенка? Изменившая цвет его глаз?

Он тогда отшутился, забормотал что-то о вечном недосыпе и усталости и поспешил уехать. Небылица, поведанная матерью, вылетела у него из головы, стоило ему выйти за дверь родительского дома. Он был до мозга костей прагматиком и всяческие романтические бредни воспринимал не иначе как красивый фольклор. Но, лежа сейчас в своей собственной кровати и разглядывая давно не беленный потолок, Николаев вдруг вспомнил встречу недельной давности и против воли признал, что во всей этой легенде какая-то здравая мысль все же есть…

Ксению в тот день он заметил еще издали. Светлые льняные брюки, тоном темнее такой же льняной пиджак. Цвета чайной розы косынка вокруг шеи и легкая сумка через плечо. Она шла мимо прилавков, совершенно бесцельно разглядывая выставленные товары. У него даже сложилось впечатление, что она попросту убивает время. Но нет… Остановилась около баночек с соусом. Повертела в руках одну из них и, поставив на прежнее место, вновь медленно пошла вперед.

Николаев шел за ней следом, как завороженный глядя на колышущуюся массу ее смоляных волос. И с какой-то сладостной болью припоминал, как она говорила ему, лежа на больничной койке, что всегда любила короткие стрижки. Но теперь из-за шрама ей придется отращивать длинные волосы. И, к слову сказать, это ей шло куда больше…

Ксения неожиданно исчезла из поля зрения, и Николаев заволновался. Ведь буквально секунду назад он видел ее силуэт между стеллажами с соком, и нет нигде. Он заозирался и, так ее нигде и не обнаружив, пошел к выходу.

Кассир, молоденькая девушка в голубом форменном халатике, мгновенно среагировав, стрельнула в его сторону глазками, призывно сложила пухлые губки и нарочито медленно принялась перекладывать его покупки. Ответив ей дежурной улыбкой, Николаев быстро рассовал все по пакетам и выскочил на улицу. Ксении нигде не было видно.

Непонятно отчего, но он расстроился. Солнечный августовский день сразу потускнел, сделавшись излишне пыльным и душным. Проходящие мимо горожане норовили заглянуть в его открытую машину — это ему не понравилось. Николаев, раздражаясь все больше и больше, покидал покупки, запер багажник и совсем уже было уселся на свое водительское сиденье, как над ухом у него даже не прозвучало, а прошелестело: