Кэтрин, не в силах больше хмуриться, рассмеялась:

– Их двое на одного!

– А что, Кэт, может, это нам как раз по вкусу?

Все согласились, что мы поколотили бы мусорщиков, и в отличном настроении двинулись к костру. Мелисса догнала меня и взяла под руку. Возле лагеря она сбавила шаг. Я понял, к чему она клонит, свернул в рощицу и встал, прислонясь к лавровому дереву.

– Ты здорово дерешься, – сказала Мелисса.

Мы целовались долго-долго, потом она вся обмякла и повисла на мне. Я сполз по стволу, царапая корой спину.

На земле я оказался наполовину сверху, наполовину сбоку от нее, ноги наши переплелись – ужасно неудобно, но в висках у меня застучало. Мы целовались без передышки, ее частое прерывистое дыхание щекотало мне лицо. Я попытался было залезть ей рукой в трусы, но не дотянулся, поэтому задрал блузку и ухватился за грудь. Мелисса куснула меня в шею. По телу пробежала дрожь. Кто-то шел по аллее с фонарем, и на секунду я увидел Мелиссино плечо: светлая кожа, перекрученная грязная лямка белого лифчика, грудь колышется под моей рукой… Мы целовались, а эта картинка так и стояла перед моими закрытыми глазами.

Она отодвинулась:

– Ох, Генри. Я сказала папе, что скоро вернусь. Он будет меня искать.

Я поцеловал ее в надутые губки, едва различимые в темноте.

– Ладно. В другой раз.

Я был так пьян, что не почувствовал разочарования – еще пять минут назад я ничего такого не ждал, и вернуться к прежнему состоянию оказалось легко. Все было легко. Помог Мелиссе подняться, снял со спины кусок коры. Рассмеялся.

Проводив Мелиссу к отцовскому навесу и поцеловав разок на прощание, я пошел в рощу отлить. За деревьями по-прежнему светился кострами лагерь мусорщиков, оттуда неслись звуки «Америки прекрасной»[10]. Я стал подпевать вполголоса. Старая мелодия переполняла мое сердце.

На аллее перед нашим лагерем я увидел старика с двумя незнакомцами в темных куртках. Том спрашивал, но слов было не разобрать. Гадая, кто бы это мог быть, я побрел к своему лежбищу и рухнул на землю. Голова кружилась, черные ветви качались над головой, и каждая еловая иголочка виделась четко, словно нарисованная. Я думал, что вырублюсь сразу, но, едва лег, услышал шуршание: кто-то размеренно придавливал кучу листвы. Звук доносился с того места, где должен был спать Стив. Я прислушался и вскоре различил дыхание, тихое, частое «ах-ах-ах» и узнал голос Кэтрин. У меня тут же снова встал; я понял, что скоро не усну. Еще через минуту мне сделалось не по себе; я поднялся на ноги, сердито бормоча под нос, и пошел на окраину лагеря, где дышала жаром огромная куча головешек. Я сидел, смотрел, как от ветерка они из серых становятся алыми, и был возбужден, обижен, счастлив и пьян.

Внезапно в лагерь ворвался старик, с виду еще более пьяный, чем я. Серые волосы дымком вились вокруг головы. Он увидел меня и опустился на корточки рядом с костром.

– Хэнк, – сказал Том непривычно взволнованным голосом, – я только что говорил с двумя приезжими. Они меня искали.

– Я видел. Откуда они?

Том взглянул на меня, и в налитых кровью белках отразился костер.

– Из Сан-Диего, Хэнк. Они приехали сюда – вернее, они остановились чуть южнее Онофре. Они говорили с Рекавери Симпсоном и следовали за нами до толкучки – нарочно, чтобы поговорить со мной, правда здорово, слухом земля полнится, кто в поселке старший… Так вот…

– Эти двое…

– Да! Они говорят, что приехали из Сан-Диего в Онофре на поезде.

Мы сидели, уставившись друг на друга. Язычки пламени плясали над головешками и в шальных глазах старика. «Приехали на поезде».

Через несколько дней после возвращения с толкучки мы с отцом проснулись под шум ливня. Позавтракали целой буханкой, развели большой огонь и сели чинить одежду, но дождь все сильнее молотил по крыше, а когда мы выглянули в дверь, то в сплошной серости едва смогли разглядеть огромные эвкалипты. Казалось, океан подпрыгнул до неба и рушится сверху, чтобы смыть нас и в первую очередь наши посевы. Молодые всходы, почву, колышки – все унесет вода.

– Похоже, будем класть пленку, – сказал отец.

– Точно.

При свете очага мы принялись ходить по темной комнате, нашли пончо и шляпы, еще немного походили, взволнованно переговариваясь. Сквозь шум ливня слабо донесся зов Рафаэлевой трубы: высокий-низкий-высокий-низкий-высокий-низкий.

Мы оделись, выскочили на улицу и через минуту промокли до нитки. «Ух!» – крикнул отец и побежал к мосту, расплескивая лужи. На мосту ежились под пончо и зонтами несколько человек – ждали, когда принесут пленку. Мы побежали к бане. Дорога превратилась в ручей, река пенилась и бурлила. Мы посторонились, пропуская троих или четверых соседей, с трудом шагавших под тяжестью огромного рулона пленки. В бане Мендесы, Мандо и Док Коста, Стив и Кэтрин, не глядя, укладывали пленку на плечи входившим. Я подлез под конец рулона и засеменил вместе с ним, подгоняемый резкими выкриками Кэтрин. У нее не посачкуешь, это точно. На улице хлестало как из ведра.

Я помог отнести через мост на поле три рулона, теперь пришло время расстилать. Мы с Мандо ухватились за край неплотно смотанного полиэтилена, когда-то прозрачного, а сейчас мутного от грязи, и наклонились, чтобы обхватить его руками. Дождь заливал в штаны; пончо хлестало по спине. Габби и Кристин взялись за другой конец, и вчетвером мы поволокли пленку к рядам капусты в нижней части склона. Дальше работа шла так: мы, сопя от натуги и покрикивая друг на друга, поднимали рулон, разматывали один оборот и снова опускали, по щиколотку в воде, которая уже залила борозды между грядками. Склон высился перед нами, корявый и черный. В ямах собрались вспененные дождем лужицы серой воды. Рулона еле-еле хватило на всю капусту. Идя назад вдоль пленки, я заметил, что многие всходы примяты. Плохая защита, но другой у нас нет. Ниже маленькие склоненные фигуры раскатывали другие рулоны: Хэмиши, Эглоффы, Мануэль Рейс и прочие работники Кэтрин, с ними Стив и Рафаэль. Дальше бушевала река, бурый поток, из которого торчали затопленные деревья и макушки кустов. На секунду проглянуло солнце, все преобразилось, засияло под косой завесой дождя, но тут же снова померкло.

В нижней части поля старик помогал разложить оставшиеся рулоны. К спине у него были привязаны две жерди, на которых он пристроил пластиковый купол – зонтик. Я рассмеялся, невольно глотая дождь:

– Надел бы шляпу, как все нормальные люди.

– В том-то и дело, – сказал Мандо, согревая замерзшие руки под мышками. – Он не хочет, как все.