— Думаю, да, — ответила Сэм и с интересом стала вглядываться в знакомый пейзаж, когда они повернули на углу Четвертой и Дауни-стрит. Волнение отразилось в ее голосе. — О, Джонни! Он все еще здесь! — Радость в ее голосе заставила его улыбнуться.

— Конечно, Сэм. Неужели ты думаешь, что я привез бы тебя на твою родную улицу, чтобы расстраивать?

Саманта покачала головой и принялась вновь рассматривать широкую веранду маленького домика и шпалеры с восточной стороны, с которых тяжело свисали побеги глицинии и жимолости.

Джонни, правда, не собирался рассказывать Саманте, как часто он наведывался сюда и вспоминал девочку, что жила здесь много лет назад. Он также не хотел рассказывать ей, как потрясен был, вернувшись домой на похороны отца и обнаружив, что в доме живут чужие люди.

Саманта повернулась на сиденье и в волнении протянула руку. — Даже цветы те же самые.

— Скорее, похожие на те. Вспомни, сколько времени прошло.

— А кажется, все было только вчера, — произнесла Саманта негромко и снова протянула руку. — Я всегда старалась открывать заднюю дверь потихоньку, когда убегала встречаться с тобой без маминого разрешения, но петли каждый раз так ужасно скрипели.

— Мне искренне жаль твоих родителей. Я знаю, как близки вы были. Ты, должно быть, сильно тоскуешь по ним.

Саманта медленно кивнула, вспоминая ровное течение своей жизни и длинные тягучие летние дни. Дни, когда ей казалось, что она останется ребенком навсегда и ничто не изменится в устоявшемся порядке вещей.

В этот момент из дома выскочила маленькая девочка, очевидно, сбежавшая от чего-то или кого-то внутри. Она обернулась к двери: тонкие светлые волосы развевались на бегу, и улыбка удовольствия сияла на лице.

— Смотри! — воскликнула Саманта и указала на девочку. — В моем доме живет семья с детьми.

Джон Томас усмехнулся.

— Да, я знаю. Но ты в жизни не догадаешься, кто они.

Сэм выжидательно посмотрела на него.

— Помнишь Хэнка Карвера?

— Того мальчишку, который довел меня до слез? Как я могу забыть его? Он был первым и последним драконом, которого убили ради меня. Ни одна девушка не забывает такого, Джонни. Даже если ей всего-навсего двенадцать лет.

Джон Томас в душе пожалел, что не может убить драконов, угрожающих ее жизни сейчас. Это было не так легко, как разделаться с Хэнком Карвером. Джонни наблюдал за Самантой уголком глаза, стараясь, чтобы она не догадалась, о чем он сейчас думает.

«Хотел бы я понять, как ты смогла так легко позабыть нашу любовь. Как ты могла лежать рядом со мной и любить меня так нежно, а затем уехать без единого слова?»

Но на незаданные вопросы невозможно получить ответа. А Джон Томас и не собирался спрашивать. Он давным-давно понял, что на вопросы можно легко получить ответы, которые тебе не понравятся.

— Джонни?

— М-м-м?

— А все-таки, за что ты разбил нос Хэнку Карверу?

Руки Джонни застыли на рулевом колесе, а память услужливо вернула его в тот день, когда ему впервые пришлось понять, что Саманта Джин может в один прекрасный день перестать быть его собственностью. Он приподнял бровь.

— Ты уверена, что хочешь это знать?

Саманта нахмурилась.

— Конечно, иначе я бы не спросила.

— Я поставил ему фонарь, когда он заметил, что ты носишь лифчик.

Щеки Сэм залил легкий румянец, но ей все же удалось усмехнуться.

— И из-за этого ты разъярился?

— Ну, не совсем. Больше всего меня взбесило, что он заметил, как ты выросла, а я нет. Ты была моей, Сэм. Всегда. И всегда бу… — Джонни замолчал на середине фразы и уставился на дорогу перед собой. — Черт.

Его раздражение было беспричинным, как будто он винил ее в чем-то, однако Сэм знала точно, что все было наоборот.

— Поехали, — попросила Саманта. Тень, набежавшая на его лицо, озаботила ее, и ей захотелось разрядить атмосферу. — Покажи мне еще что-нибудь. Давай подъедем к нашей школе. А потом, если останется время, мы могли бы выехать за город и побывать на ферме старого Келлога, посмотреть, не созрела ли там ежевика. Ох, Джонни, помнишь, как мы ели ягоды и веселились?

— Для ежевики еще рано. Да, нам было весело, Сэм. Еще как. — «Возможно это были самые большие радости в моей жизни, Саманта Джин. Но они закончились, когда ты покинула меня».

— Как скажешь, — согласилась она. — Просто веди машину, а я буду смотреть. Мне достаточно и этого.

Джон Томас наблюдал за быстрой сменой эмоций на лице Сэм и думал, каким же надо быть абсолютно сумасшедшим, чтобы попытаться лишить жизни такое создание, как Саманта Карлайл. Он не мог представить себе мир без нее.

Сквозь опущенное стекло джипа в кабину ворвался легкий ветерок и откинул с лица Сэм прядь волос. В старой футболке и закатанных до колен джинсах она казалась еще моложе, еще беззащитнее и, черт побери, еще женственнее. Их короткое путешествие по Коттону, должно быть, понравилось ей, но Джонни по-настоящему сомневался в том, понравилось ли оно ему, — он боялся, что начинает просто терять голову.

Новость о том, что маленькая Саманта Карлайл вернулась в город, разлетелась быстро; на каждом углу судачили о ней.

Джон Томас посчитал, что самым простым способом защитить Сэм будет рассказать всем, что с ней случилось. А быстрее всего это можно сделать, рассказав все Ангусу Уиверу. Ангус просто не мог хранить тайны, он моментально выбалтывал их.

Надо, чтобы люди знали: если в городе появится незнакомец, шериф должен сразу узнать об этом. Поэтому Джон Томас рассказал Ангусу все о письмах и других угрозах, которые получила Саманта в Лос-Анджелесе, добавив, что лос-анджелесская полиция не поверила в реальность опасности. Большего не потребовалось.

Обитатели городка приняли печальную историю близко к сердцу, посчитав себя обязанными помочь. И любой бедняга, имевший несчастье остановиться на бензоколонке Коттона или перекусить в придорожном кафе, начинал ощущать на себе зловещую недружелюбность местных жителей. Как-никак, Саманта была своей, коттонской девочкой, и кто-то угрожал ее жизни.

После того как все необходимые слова были сказаны, началось ожидание. И оно оказалось самым трудным делом.

Джон Томас посмотрел на будильник, стоявший на столике рядом с кроватью, и мысленно послал его к черту за напоминание о том, что придется промучиться в темноте еще по крайней мере четыре часа, пока не рассветет и он не сможет подняться, как полагается нормальному человеку.

Последние четыре дня были и лучшими, и худшими в его жизни. Было чудесно сознавать, что Саманта здесь, в его доме, но мучительно знать, что, когда наступит ночь, они простятся в полутемном коридоре и разойдутся по разным комнатам, лягут в разные кровати. Узы их детской дружбы были крепки, но теперь его влекло к ней по-другому, как к женщине.