— Бак Эвинг? Это уже давняя история. — Мистер Фельд, продолжая недоумевать, все же заулыбался. — А знаешь, Этан, это интересная мысль.

— Я просто подумал — может, нам, то есть мне, пора попробовать что-то новенькое?

— Вроде вафель? — Мистер Фельд отодвинул тарелку и пригладил свою буйную гриву. — Пошли. Кажется, у меня в мастерской где-то завалялась кэтчерская рукавица.

Розовый дом на холме принадлежал когда-то семье Окава. Они собирали раковины, держали кур и выращивали клубнику на большом участке, который тянулся почти на четверть мили вдоль шоссе в сторону Клэм-Сентера. После нападения на Перл-Харбор всех Окава посадили в школьный автобус вместе с тремя-четырьмя другими японскими семьями, жившими в то время на острове, и вывезли на материк, в правительственный лагерь около Спокана. Ферму Окава продали Юнгерманам, которые совсем о ней не заботились. В конце концов ее забрали себе власти Клэм-Айленда — Окава так и не вернулись назад. Клубничная плантация наглухо заросла бурьяном, среди которого летом еще можно было иногда найти яркие, как рубины, ягодки.

Этан с отцом, приехав на остров, выбрали себе этот дом, ничего не зная о его истории — в основном из-за того, что мистеру Фельду очень понравился большой кирпичный, застекленный сарай, где Окава упаковывали свою клубнику. Там был широкий вход, высокий потолок из стекла и алюминия. Там хватало места и для оборудования, и для будущих дирижаблей, и для обширной коллекции картонных коробок.

— Она должна быть где-то здесь, — сказал мистер Фельд. — Я точно знаю, что ее не выбрасывал.

Этан смотрел, как отец роется в коробке, где некогда помещалась дюжина бутылок джина Гилби. Она не входила в число тех, куда они укладывали вещи для переезда на Клэм-Айленд — на коробках для вещей был изображен корабль пилигримов и стояла надпись «Мэйфлауэр». Они до сих пор еще стояли штабелями по всему дому — новенькие, неизмятые, аккуратно заклеенные. Этан старался не замечать их. Они вызывали у него горькие воспоминания о том, как он волновался во время переезда, как радовался, что уезжает из Колорадо-Спрингс, хотя это значило навсегда уехать от мамы. Розовый домик поначалу просто очаровал его, и чудесный дирижабль, которому предстояло родиться в старом упаковочном сарае, будоражил его воображение. Они с отцом сами перестроили сарай почти целиком в то первое лето — только отец Дженнифер Т., Альберт, иногда помогал им. Перемена обстановки и действительно нужная работа — все это на первых порах заставляло Этана верить, что все опять будет хорошо.

Как раз Альберт Райдаут и рассказал ему об Окава. Их сын, сказал Альберт, был одним из лучших шорт-стопов в истории Клэм-Айленда, высоким, грациозным, устойчивым и быстрым. Чтобы улучшить чувство равновесия, он бегал по узким дорожкам между рядами клубники и ни разу не раздавил ни одной ягодки и не наступил ни на один побег. Когда Окава интернировали, сын, желая доказать, что их семья всегда была лояльной Соединенным Штатам, записался в армию. Его послали во Францию сражаться с немцами, и там он был убит. Альберт рассказал это просто так, чтобы не молчать, пока они покрывали последним слоем краски цементный пол мастерской, перемежая рассказ сухим, похожим на кашель смехом. Но с тех пор Этану, особенно при виде заглохшей клубничной делянки, все время казалось, что небо над бывшей фермой Окава стало ниже, серее и тяжелее, чем в день их приезда. И с тех самых пор в доме стала сгущаться тишина.

— Это, собственно, софтбольная[5]рукавица, — говорил мистер Фельд. — Я играл кэтчером в команде колледжа… ага! — Он уже выкопал из коробки окуляр от микроскопа, жестянку из-под арахиса с канадскими монетами, а также целлофановый пакетик с какими-то серыми чешуйками и устрашающей надписью «Строганная рыба». Коробка, как и все прочие, что хранились в мастерской, была потрепанная и заклеивалась неоднократно. Иногда мистер Фельд говорил, что в этих коробках содержится вся его добрачная жизнь, иногда — что там сплошной хлам. Роясь в них, он никогда не находил то, что искал, и все найденное оказывалось для него сюрпризом. Но на этот раз, впервые на памяти Этана, он отыскал нужную вещь.

— Ага, — с нежностью повторил он. — Вот и старый противень.

Она была больше всех кэтчерских рукавиц, какие Этану доводилось видеть, и очень толстая, даже пухлая. Цветом она напоминала ирландское пиво, которое отец пил иногда в дождливые зимние дни. Сложенная пополам вдоль кармашка, она показалась Этану очень похожей на мягкое кожаное кресло.

— Держи, сынок.

Рукавица плюхнулась на протянугые ладони Этана, и из нее выкатился мяч. В воздухе разлился запах соли и полевых цветов, сразу напомнивший Этану о Саммерленде. Этан поймал мяч и спрятал в карман своих шортов.

— Примерь, — сказал мистер Фельд.

Внутри рукавица оказалась липкой, но приятно липкой, как прохладная грязь, которая продавливается между пальцами ног в жаркий летний день. Надевая собственную рукавицу, Этан никогда сразу не попадал в нужные отверстия: средний палец упрямо лез к безымянному, указательный вечно защемляло. Теперь его пальцы без всяких хлопот скользнули куда надо. Подняв руку, Этан несколько раз согнул и разогнул ее. Рукавица была тяжелая, гораздо тяжелее, чем его полевая, но благодаря хорошей балансировке нагружала всю руку равномерно. По телу Этана пробежала дрожь, как тогда, когда он впервые увидел Клевера и всех других феришеров с Кабаньего Зуба.

— Ну как тебе? — спросил мистер Фельд.

— Хорошо. Просто здорово.

— Я попрошу мистера Олафсена, чтобы на той неделе позволил тебе потренироваться с питчерами. А тем временем мы и сами можем начать тренировки. Уверен, что и Дженнифер Т. согласится тебе помочь. Тебе будет полезно поработать над стойкой и побросать с колен… — Мистер Фельд осекся и покраснел. Для него это была длинная речь, и он, наверно, почувствовал, что немного увлекся. Он поворошил спутанную шерстяную пряжу у себя на голове и добавил: — Если ты сам хочешь, конечно.

— Я хочу, папа. Правда, хочу.

На лице мистера Фельда впервые за многие годы — по ощущению Этана — возникла его прежняя ухмылка, открывавшая нижний резец, выщербленный во время давнего столкновения на игровом поле.

— Класс! — сказал он.

Этан посмотрел на свои часы. На дисплее пульсировали какие-то цифирки. Он, наверно, нечаянно нажал одну из загадочных кнопок. Он показал цифры отцу, и тот нахмурился.

— Это частота твоего пульса. Немного выше нормы. — Мистер Фельд нажал сразу несколько кнопок. — Почти одиннадцать. Пора отправляться.

— Матч начнется в двенадцать тридцать, — напомнил ему Этан. — Еще рано.

— Я знаю. Просто подумал, что мы могли бы полететь на «Виктории Джин».

В одно зимнее утро, месяца три спустя после смерти своей жены, мистер Фельд объявил Этану, что уходит с работы в «Эйлерон Аэронавтике», продает их дом в пригороде Колорадо-Спрингс и они переезжают на остров в заливе Пюджет, где он построит воздушный корабль своей мечты. Можно сказать, что дирижабли были его мечтой всю жизнь: он изучал их, восхищался ими, хорошо знал их пеструю историю. Они входили в число его многочисленных хобби, но после смерти жены он стал буквально грезить о них. Каждую ночь ему снился один и тот же сон: доктор Фельд, улыбающаяся, с волосами, перевязанными лентой в тон ее летнему платью, стояла на зеленом, солнечном травяном квадрате и махала ему. Он ясно видел и жену, и ее счастливую улыбку, но при этом чувствовал, что она далеко от него. Высокие горы и обширные леса лежали между ними. Поэтому он все в том же сне собирал дирижабль из подручных материалов, надувал, нажав кнопку, серебристый аэростат и летел на север. Он поднимался в небо, и горы превращались в размытое бурое пятно, а леса в бледно-зеленые кляксы. Теперь он летел над картой, все время уменьшающейся автомобильной картой запада Соединенных Штатов, летел к маленькому, окруженному синевой кусочку суши в виде бегущего кабана. На западной оконечности этого острова, на клочке зелени стояла его улыбающаяся красавица-жена и махала ему рукой. Именно Этан полез наконец в атлас и нашел там Клэм-Айленд. Меньше месяца спустя большой фургон фирмы «Мэйфлауэр», набитый коробками, затормозил перед розовым домом и ветхим упаковочным сараем. С тех пор маленькая блестящая «Виктория Джин», показательная модель мистера Фельда, стала одной из черт островного пейзажа. Ее кремовая гондола из стекловолокна, в виде маленькой яхты, могла свободно поместиться в обыкновенном гараже. Ее длинный серебристый аэростат из сетчатого композиционного материала надувался простым нажатием кнопки, а воздух из него выходил за десять минут. После сдутия он сворачивался, как спальник, и входил в обычный мешок для мусора. Прочная и гибкая оболочка была гордостью мистера Фельда. Только на нее одну он получил семнадцать патентов.