Дина заплакала, страшась обернуться на собственную жизнь и увидеть, что теперь с ним стало.

А муж, истолковывая ее слезы по-своему, талдычил:

– Детки есть у нас, а ты мне всякая... Прости меня, Диночка!.. Прости!..

Вошедший в палату врач не интересовался состоянием души пациентки. Главное – физическое тело. Пульс, давление.

– Не кушали?

Дина была покорна и ловила плавное течение последних минут перед вспарыванием упругого загоревшего на даче живота.

За окном в холодных сумерках горели красные огоньки на высоченных кирпичных трубах, символизирующих промышленную мощь Питера, такую несопоставимую с ничтожностью отдельно взятого больного горожанина.

Каталка задребезжала, увозя укрытое одеялом голое тело.

– Видишь ли ты, меня, Господи? Видишь ли? Боженька-а...

...Пробуждение от наркоза как воскресение – всегда другое видение – хоть на миллиметр, но другое...

– Один обезболивающий укол как литр водки на печень, – держа в руке шприц, констатировала медсестра.

– Не надо, до девяти потерплю... – Прооперированная скорчилась в позе эмбриона. Нельзя так часто просить обезболивающее. Лучше лечь на бок, прижать к животу комок одеяла и считать вечность. Вечность – раз, вечность – два, вечность – вечность... Вечность – сто вечностей...

От наркоза тошнит, в горле стоит блевота. А чуть кашлянешь – шов от боли разрывается. Можно понемногу срыгивать желчь сбоку от подушки.

Из брюха у Дины торчит дренаж – тонкий мягкий шланг, через который вытекает кровавая жижа в банку.

Когда встаешь, шланг болтается между ногами, а банку приходится держать в руке или совать в карман халата. Позже Дина додумалась привязать к концу шланга полиэтиленовый кулек. Идешь по коридору, а он сзади как «след кровавый тянется по сырой траве»...

В пятницу прооперировали шесть человек.

Лучше всех чувствуют себя девчонки после лапароскопии: у них крошечные дырочки в животе: у одной вытянули фаллопиеву трубу с внематочной, у другой – кистозный яичник. Обсуждают, как после выписки в салоне красоты эти точки лазером сглаживать...

А у Дины шов не сгладишь и утюгом – от пупка до лобка, и уколы соответственно не хилые....

– Что колете? – вопрос к вошедшей медсестре.

– Цефотаксим. Старые антибиотики уже не действуют...

– И чего мы только не пережили – от тетрациклина в детстве до этого, как вы говорите, – таксима – в старости...

– Я все думаю, как же прочно устроен человек: ему вспороли брюхо, отрубили орган, а он через неделю прется как ни в чем не бывало....

– По-моему, так наоборот, человек – тонкий механизм, как часы – чуть колесико сбилось, и все...

– А может, по людям, как по часам, кто-то время определяет, поэтому должны работать только исправные...

Тетки спаялись не только по части трепотни. В каждой палате образуется коллектив взаимопомощи. Кто посильнее – дает пить слабым, выносит утки и тому подобное.

И в субботу, и в воскресенье на отделении ни одного врача.

Больные напрягают единственную медсестру, которая носится по коридору как ошпаренная.

То и дело слышно:

– Позовите дежурного врача! Где дежурный врач? Он существует?

– По разнарядке положен. Но он дежурит дома. Если что-то случится, его вызовут по телефону. Приедет. Но пока у нас все в порядке. Все хорошо.

И рапортует по телефону:

– Да, Валерий Михайлович, все под контролем: у Вахрушевой температура тридцать девять, у Кондратьевой – сорок...

А в это же время далеко-далеко от этой больницы на серо-кирпичной окраине мегаполиса, возле помойки столпились школьники, вызывая наперебой по сотовым «03».

Мужик с помойным ведром упал на грязный затоптанный снег и ловил посиневшими губами воздух.

Пацаны переживали за него, как за родного, один даже присел рядышком и взял несчастного за руку.

– Сейчас, сейчас... Никак не дозвониться...

– «Скорая» не принимает звонки с сотовых, – пояснил проходивший мимо взрослый дяденька.

Один из мальчишек помчался со всех ног домой, ребята не расходились...

Паренек дозвонился. Белый катафалк приехал через сорок минут...

Мужчина умер в машине.

Всегда кто-то кого-то видит незадолго до смерти...

Проснулась и испугалась:

моя голова взорвалась!

Как лампочка...

Мамочка!

Папочка!

Моя голова взорвалась,

как лампочка!!!

1

Дормидонтовна – штукатур. Она единственный нормальный пациент на неврологии, остальные маленечко того...

Лечит Дормидонтовна спинномозговую грыжу – подняла на работе козел тяжелый (а разве козлы по жизни бывают легкими?) и надорвалась.

Любит рассказывать о своей работе.

– Помню, на Смоленском кладбище работала, красили часовню Ксении Блаженной, она студентикам здорово помогает, надо вокруг часовни три раза обойти, поставить свечу и записку положить – получишь на экзамене пятерку.

Настольная книга Дормидонтовны – «Петр I». Как и великий царь, она строила, точнее, ремонтировала Петербург. Екатерининский дворец, вокзал в Петергофе, церкви и фасады домов. Сколько ее руки отшкрябали старой штукатурки и освежили городских стен – не упомнить.

Сейчас ей шестьдесят, а все работает. На вид крепкая, жилистая, и все-таки возраст...

– Не женское это дело – корыто с цементом таскать. Конечно, девчонки друг другу помогают. Но тут так получилось, что я далеко от всех мазала, козел тяжелый, мокрый после дождя – двигать по полиэтилену никак не получается, надо приподнять. Вот я его с одним мальчиком вдоль фасада восемь раз передвинула, а девятый сама... И что-то вдруг больно дернуло в спине. Потом ноги стали плохо двигаться. После обследования выяснилось: спинномозговая грыжа вылезла – маленькая, но болючая.

Перед тем как лечь в больницу, Дормидонтовна покрестилась.

– Я решила: хуже не будет, а Бог – в помощь. В нашей церкви мне бумагу выдали, где написано, что я такая-такая – крещеная в православную веру. Зять надо мной смеется – вы теперь, мама, говорит, дипломированная христианка.

Дормидонтовна веселая. Подбадривает молодежь, которая по очереди рассказывает невропатологу свои истории...

Яне двадцать шесть лет, унылая, пухлая, обманута женихом-иностранцем. Оказалось, что у него на родине – жена и дети. А Яне он обещал свадьбу и любовь до гроба. До иностранца Яну бросили еще два жениха...