– Ольга Викторовна – это супруга Тугарина? – уточняю я.

И с замиранием сердца думаю – может быть, она моя мама? Если Тугарин – мой папа, конечно.

– Ага, – подтверждает Лариса. – Только ты учти, восемь-три-девять-один-девять – это код Норильска, Тугарины там живут. И разница во времени у нас с ними четыре часа, так что ты не тяни со звонком, чтобы ночью людей не будить.

Мне кажется, если я действительно потерянная дочка Тугариных, то они будут рады и полночному звонку, но уверенности в наших родственных связях у меня нет, и я соглашаюсь с подружкой:

– Конечно, я не буду тянуть.

– Потом мне расскажешь! Забегу к тебе вечером! – обещает она и отключается.

А я смотрю на телефон, не решаясь набрать это самое восемь-три-девять–как-там-дальше.

Мне тревожно.

Я отчаянно надеюсь, что вот-вот узнаю о себе нечто важное, и в то же время понимаю, что надежда эта выросла и расцвела на очень зыбкой почве.

Однако выбора у меня нет. Надо звонить, и я звоню.

Дозваниваюсь, как ни странно, сразу же.

«Это судьба!» – ликует внутренний голос, тут же начиная сочинять душещипательную историю воссоединения блудной дочери с семьей.

Все-таки были у меня в роду любители мексиканских сериалов…

– Резиденция «Синие сосны», добрый вечер, – бодро приветствует меня женский голос.

Он явно немолодой, что меня обнадеживает. Если Ольга Викторовна Тугарина – моя мать, то ей точно не меньше пятидесяти. А может, трубку сняла моя бабушка?

Воображение с готовностью рисует добрую морщинистую старушку с начатым вязаньем.

– Ба… Ма… – мямлю я.

– Говорите громче, пожалуйста, и представьтесь, кто вы?

Вот как я должна ответить на этот резонный вопрос, а?

– Ээээ, – тяну я. – Не знаю, говорит ли вам что-нибудь такое имя – Мария Виленская?

Если мне скажут «нет», я прямо спрошу: «А у вас девочка в семье не терялась?»

– Вы кто? Вы из клиники насчет Маши?!

Кем бы ни была немолодая дама на другом конце воображаемого провода, она взволнована.

Я понимаю, что не промахнулась, что-то меня с этими Тугариными связывает, и тороплюсь объяснить:

– Вообще-то, это я – Маша Виленская.

– Слава богу, Машенька! – восклицает моя собеседница и оглушительно кричит:

– Ольга Викторовна! Ольга Викторовна! Маша звонит, Маша Виленская, сама нам звонит!

Так. Непохоже, что эта шумная дама – моя бабуля. Подождем Ольгу Викторовну.

Она появляется удивительно быстро – а я приготовилась терпеливо ждать, предполагая, что дом, который торжественно величают «резиденция «Синие сосны», имеет примерно сотню комнат, и для скоростного перемещения по нему нужны роликовые коньки.

Нет, через считаные секунды из трубки доносится:

– Вероника Семеновна, успокойтесь, не надо кричать!

Но и этот новый женский голос растревожен.

– Маша?! – выдыхает он в трубку.

– Да, это я. Здравствуйте, – говорю я, не зная, какое обращение добавить – Ольга Викторовна? Мамочка? Госпожа Тугарина?

– Машенька, милая, как же я рада! Тебя уже выписали? Как ты себя чувствуешь?

Хм. По-прежнему ничего не понятно.

– Хорошо, – отвечаю я осторожно.

– Руку разрабатываешь? А как нога? Иван Антонович говорил, тебе ногой надо заниматься постоянно! Ты это делаешь?

Ага, она общалась с моим лечащим врачом. Интересно.

– Да, я стараюсь побольше ходить, – говорю я.

– Но не слишком много, да? Не переутомляй себя, пожалуйста! Ты уже в санатории?

Ого, она и о санатории знает!

У меня начинается головокружение.

Ольга Викторовна хвалит санаторий, снова упоминает Ивана Антоновича с его рекомендациями, обещает поставить меня на ноги и вообще не оставлять заботой и вниманием.

Я уже совсем ничего не понимаю и не выдерживаю:

– Простите! Ольга Викторовна, откуда вы меня знаете?!

Трубка замолкает, затем издает тихий вздох.

– Ох, Иван Антонович предупреждал меня… Машенька, ты так и не вспомнила?

Я признаюсь, что не помню ровным счетом ничего из того, что было, прежде чем я очнулась в больнице, и моя собеседница снова вздыхает:

– Наверное, я должна тебе рассказать…

– Расскажите, пожалуйста, – прошу я, стискивая трубку вспотевшей от волнения ладонью.

И она рассказывает.

– Наш папа очень много работает, и мы нечасто его видим, поэтому отпуск всегда проводим вместе.

«Папа Тугарин», понимаю я. Не римский папа. Про римского мне сейчас было бы неинтересно.

– Но на Канарах наша детка очень тяжело пережила акклиматизацию, в Индии чем-то отравилась, а в Африке и вовсе подцепила кожную болезнь, – продолжает рассказчица. – Поэтому Мотя сказал: больше никаких заграниц! Пока дочка не подрастет, только Крым и Кавказ! И этим летом мы поехали в Анапу. Мотя сказал, для дошколят это лучшее место, он сам туда в детстве ездил, и было чудесно.

Ольга Викторовна затихает, и я тоже молчу.

Кто я, чтобы спорить с Мотей? И, кстати, он прав.

– Ах, это было так замечательно! – растроганно вздыхает Ольга Викторовна.

Оказывается, она сделала паузу, чтобы наскоро перебрать приятные воспоминания.

– Мы прилетели в Краснодар, и Моте прямо в аэропорт подогнали машину. Он обожает рулить, но дома у него водитель и жесткое расписание, а тут – езжай куда угодно и как хочешь! Мы не спешили, выехали, когда стемнело – чтоб не по жаре и чтобы машин на дороге поменьше. Останавливались в живописных местах, фотографировались, покупали фрукты и мед, было так весело! Мотя сказал – совсем как в старые времена!

Она опять замолкает.

– Здорово, – вставляю я, чтобы хоть что-то сказать.

– Да, было здорово, – радостный и ясный голос Ольги Викторовны тускнеет. – А потом мы остановились на перевале. Там, где смотровая площадка, три медведя и деревья, исполняющие желания.

Мое сердце пропускает удар.

Я вспоминаю медведей!

– Мотя с деткой пошли к роднику, – напряженно продолжает Ольга Викторовна.

– Ночью? – автоматически и отстраненно (ибо думаю о другом) удивляюсь я.

– Так это ведь по местному времени было два часа ночи – как раз радио в машине пикнуло, по нашему-то уже утро наступило, а детка у нас рано встает! – объясняет Тугарина. – Они уже возвращались, и доченька шла первой. Она выскочила на дорогу, и тут ты!