— Це на щастя. Молодята, це вам на щастя.

А Женька посмотрела на отца и вспомнила такую же радугу в своем детстве. Как стояли они втроем под деревом и как отец сказал ей: «Женя, запомни, это — радуга». Она глянула на маму и поняла, что мама все помнит, но улыбается она светло и нежно… Женька прижалась к Сережиному плечу. Плечо было родное, надежное. А вокруг веселилась ее свадьба и горели на старых деревьях последние золотые яблоки.

Дом был такой, какими бывают дома на картинках в детских книжках. Небольшой, в два этажа, с эркерами и высокой крышей, под которой светилось полукруглое чердачное окошко. Вокруг в сумерках шумел под ветром почти облетевший сад. И какой-нибудь дрожащий от холода прохожий мог бы легко представить себе веселье и покой, царящие за этими отреставрированными, крепкими стенами…

— Не понимаю, как современные девушки могут так увиваться за немолодыми богатыми мужиками! Как будто у нынешних нимфеток все нормальные инстинкты отключились. Остались только рефлексы. Реагируют похлеще павловских собачек только на сигнал «деньги»… — Фраза красивой, но уже не юной дамы повисла в воздухе. У мужчины, сидящего рядом, не дрогнул ни один мускул ухоженного, но чуть обрюзгшего лица. Спортивный, очень высокий парень отвел глаза. Молоденькая девушка задрала повыше упрямый подбородок и неопределенно улыбнулась. И только официант, наливавший вино в бокалы, неловко дернул рукой. Впрочем, вино не пролилось.

— Предлагаю выпить первый бокал за очаровательную и остроумную хозяйку сих щедрот. За тебя, Рената! — И мужчина, подняв бокал, повернулся в сторону женщины.

Девушка отпила вино. Ей показалось, что она глотнула уксуса. Мужчина заметил что-то по ее лицу.

— Дашенька, вам не нравится вино? Я велю заменить бутылку. Но советую прислушаться к ощущениям. Урожай 78-го года.

Девушка попыталась улыбнуться.

— Вино великолепное, Сергей Павлович, — сказала она. — К тому же мы с ним одногодки.

Конечно, вино было великолепное. Просто у нее все внутри тряслось от страха. Она не чувствовала вкуса, не слышала звуков музыки, не дышала стерильным воздухом богатого дома… «Эта Рената… Она специально доводит меня, чтобы я разозлилась и наделала глупостей… Господи, зачем я согласилась на это! Еще не поздно встать и уйти. Ведь не будут же они удерживать меня насильно, в самом-то деле…» — мысли стремительно проносились у Даши в голове, но совсем не отражались на лице. Она вскинула стриженную по-мальчишески головку и еще раз улыбнулась, теперь уже совсем свободно. Сергей Павлович зарокотал мягким баритоном что-то успокаивающее, начал рассказывать о сборе винограда во Франции и старинном празднике урожая…

И тут опять зазвонили часы. Этот бой раздавался каждые полчаса. Те, что стояли в холле и были величиной с небольшой шкаф, вызванивали хрипло и приглушенно. Но звук их пробивался сквозь закрытые двери и музыку. Мелодично и нежно играли часы, украшающие стены зала. Но особенно необычными были другие, что стояли на каминной полке. Искусно и подробно сделанный фарфоровый зáмок с циферблатом на центральной башне. Сначала играл горнист на крыше, потом опускался подъемный мост, и, наконец, в открывшиеся ворота под механическую музыку старинного менуэта выезжали фигурки: шут, король и королева, пастушка и пастух, смерть с косой. Затем фигурки скрывались внутри зáмка, мост поднимался и часы замирали… Даше захотелось рассмотреть часы поближе. Пока она шла к стене напротив, особенно заметна стала ее юность: немного подпрыгивающая, как у жеребенка, походка, напряженность высокой шеи… Сергей Павлович тоже поднялся и подошел к ней сзади. Он уверенно положил тяжелую руку на Дашину спину, прямо на нежную ложбинку, идущую от выступающего верхнего позвонка к вырезу платья…

— Нравится?

— Очень! — Даша осторожно высвободилась из-под его руки.

Сергей Павлович, как бы не заметив маневра, пояснил:

— Это все Рената насобирала. Страсть к часам. И украсила ими интерьер нашего клуба.

— Это разве клуб?

— Ну конечно, мы тут своей компанией собираемся… Приватный клуб, для своих. — И совсем тихо прошептал ей на ухо: — Ты готова? Не волнуйся. Все будет хорошо.

Хорошо… Хотела бы она знать, что означает для него это «хорошо». Судя по интерьеру, у него, как и у этой дамы, которая позволяла себе коллекционировать антиквариат, все было не просто хорошо, а прекрасно. Прекрасны были стены, украшенные гобеленами, то ли старинными, то ли вытканными «под старину», со сценами охоты, серо-зелеными пейзажами… Прекрасен был зал, в котором они сидели, с темной мебелью, тускло отражавшей огоньки бесчисленных свечей… Прекрасной была музыка, тихо звучавшая то клавесином, то сипловатым голосом флейты… Даша смотрела на огромное помещение и вспоминала свою квартирку в хрущевке, где в двух комнатах ютились ее мама, бабушка, она сама и Ирка с Котиком. «Если бы Ирка не родила Котика, еще как-то можно было бы жить… Хотя Котик — такая прелесть». Подло думать так, как думает она сейчас… Можно было бы снять квартиру и жить отдельно, но это стольник. А у нее вся зарплата — стольник. Она стояла и задумчиво смотрела вокруг, а Сергей Павлович смотрел на нее. Хорошенькая девчонка… Даже больше чем хорошенькая. Длинненькая, ножки — загляденье. Хотя они все сейчас такие — с ножками. Выросли, как по заказу моды… И лицо симпатичное, с милым ехидством. А главное — есть в ней какой-то живой огонь, привлекающий больше любой красоты… Вот и у Ренаты в юности был этот огонь… Никогда ее лицо не было пустым, никогда она не сидела вяло, как кукла, а всегда, казалось, была готова сию минуту подпрыгнуть, выкинуть что-нибудь… Сергей Павлович тихо вздохнул про себя и мягко подтолкнул Дашу по направлению к сидящим: те откровенно поглядывали в их сторону.

Когда они вернулись к столику, Рената внимательно и жестко посмотрела на них: сначала — на Сергея Павловича, потом — на Дашу… И неожиданно сказала:

— Дашенька, Алеша, вы бы потанцевали! А мы, старички, на вас посмотрим…

Даша залилась краской.

— Какие же вы старички?

— Ах, бросьте, моя дорогая… Конечно, старички. Мне уже… Впрочем, неважно…

— Ну а мне будет пятьдесят. Чем и горжусь! — засмеялся Сергей Павлович. — Да вы потанцуйте, потанцуйте… — Он кивнул Алеше, который, видимо почувствовав еле заметную нотку приказа в голосе шефа, немедленно вскочил и подошел к Даше.

Бессмертный голос Эдит Пиаф умолял о любви какого-то Джонни… Первые секунды Даше чудилось, что она на каком-то выступлении, как в детстве, когда ей часто приходилось участвовать в концертах… Но скоро, кажется, слишком скоро она забыла про чужие глаза и просто поплыла в Алешиных руках. До ужаса хотелось прильнуть крепко-крепко к его груди. Потому что осень за окном, невидимая в сумраке позднего вечера. Потому что голос певицы так страстен… Потому что ей страшно и одиноко…

— Что, Рената, ты, похоже, ревнуешь меня к девочке? А хороша, не правда ли?

Рената сделала глоток вина. Лицо ее было непроницаемым.