Чингисхан с туменом воинов сам прибыл к подножью Танлу, чтобы поохотиться на Джамуху. Завтра утром начнется облава. Ни дремучие леса, ни заснеженные склоны, ни острые скалы не спасут тигра от разъяренного волка.

А сейчас надо спать. Поход за Великую стену можно готовить, только покончив с андой-предателем. Чингисхан отвернулся от костра, накрылся с головой и мгновенно погрузился в сон…

Он не проспал и часа — топот множества копыт поднял повелителя монголов с походного ложа. Первыми к потухшему ханскому костру прибыли телохранители-турхауды во главе с одним из «четырех героев»[8]джалаиром Мухали. Они окружили Чингисхана тройным кольцом и зажгли факелы.

— Почему ты прервал мой сон? — недовольно спросил у Мухали Чингисхан.

— Подарок не спрашивает, когда ему дариться, — с поклоном ответил Мухали, звеня доспехами.

Чингисхан кивнул, уселся на свернутый плащ и потребовал чашку горячего чая, заправленного козьим молоком и овечьим жиром. Пока он мелкими глотками пил остро пахнущую жидкость, на вершину холма поднялась многолюдная процессия.

Во главе ее ехали Джебе и Боорчу. Они вели в поводу коня, на котором сидел связанный человек в потрепанной одежде. На голову его был надет мешок. Следом шагали пятеро угрюмых людей, судя по черной одежде, джардаранов. Завидев Чингисхана, они рухнули на колени, уткнулись лбами в побитую инеем траву и заложили руки за спины в знак того, что вверяют ему свои жизни.

Выплеснув остатки чая в костер — в знак признательности духам огня — Чингисхан отдал опустевшую чашку одному из турхаудов, разгладил бороду.

— Черные вороны вздумали поймать селезня, — прозвучал из-под мешка глухой голос, заставивший сына Есугея вздрогнуть. — Рабы вздумали поднять руку на своего хана. У анды моего что за это делают?

— Снимите мешок, — чуть помешкав, велел Чингисхан. — И развяжите его. А тех, кто поднял руку на хана своего — истребить на месте!

Стоявшие на коленях джардараны дружно взвыли. Джебе соскочил с коня, на ходу выхватил из-за пояса кривой широкий меч. Этот клинок, сработанный китайскими мастерами, он добыл во время похода на кераитов. Меч разрубал железо как дерево, а по лезвию вился диковинный волнистый узор.

Освобожденный Джамуха с интересом смотрел, как его недавние слуги расстаются с жизнью. Когда последний из джардаранов был обезглавлен и Джебе вытер окровавленный клинок о полу халата, Джамуха перевел взгляд на Чингисхана. Тот по-прежнему сидел в седле и смотрел на бывшего побратима сверху вниз.

Чингисхан долго разглядывал Джамуху, заметив про себя, что тот сильно изменился за годы, что они не виделись. В густых черных волосах Джамухи появились седые пряди, лицо потемнело. Лишь глаза остались прежними — дерзкими, злыми глазами тигра, готовящегося к прыжку.

— Слезай, — сказал Чингисхан и подбросил дров в затухающий костер. Боорчу и остальным он коротко приказал: — Оставьте нас!

Турхауды отступили от костра на тридцать шагов. Джамуха спешился, уселся рядом с побратимом, вытащил из-за пазухи кусок вяленого козьего мяса.

— Я голоден.

— Ты всегда голоден, брат, — заметил Чингисхан.

— Это верно, — расхохотался Джамуха и крепкими зубами впился в мясо.

— Вот мы и встретились с тобой, брат, — негромко, задумчиво произнес Чингисхан. — Я многим обязан тебе. И в первую очередь — жизнью. Поэтому, в память о былой дружбе, хочу я привести тебя в память, пробудить заспавшегося. Ведь ты раньше страдал сердцем за меня, брат!

Джамуха проглотил мясо, отшвырнул недоеденное в темноту. Повернувшись к Чингисхану, он медленно сказал, стиснув наборный пояс:

— В далекой юности, на берегах реки Сангур, мы побратались с тобой, анда, и поклялись в верности друг другу. С той поры минуло множество лет. Было время, когда мы ели одну пищу, говорили речи, которые не забываются, и укрывались одним одеялом. Потом волею злых людей, недругов наших, разошлись наши пути, и кони наши побежали в разные стороны. Кровь встала между нами, анда. Теперь же проявляешь ты милость, Темуджин, и призываешь меня возродить былую дружбу… Но разве можно скрепить сломанный клинок, разве можно склеить переломленную стрелу? Не сдружились мы с тобой, когда было время сдружиться. Ныне ты — царь над царями, владыка степи, тебя подняли на белом войлоке и все враги пали от руки твоей. И дружбу ты подаешь мне, как милость свою.

Чингисхан дернулся.

— К чему тебе дружба моя, коли у ног твоих весь мир? — продолжал Джамуха. — Если я приму ее — в тяжелом сне и днем ясным будешь ты думать обо мне — и не верить.

Сын Есугея попытался возразить, но Джамуха властно оборвал его.

— Молчи, Темуджин! У тебя мудрая мать и умная жена. У тебя сильные братья и верные друзья. Тебя боятся враги. Вот почему ты стал Чингисханом! А я… Я — острая колючка в твоем плаще, кусачая блоха в твоей шубе. Поэтому не прошу — по праву анды требую: отправь меня поскорее на небесные луга. Там я буду молить за тебя Тенгри и тем сослужу тебе службу.

— Что ты говоришь? О чем просишь?! — пораженно пробормотал Чингисхан.

— Казни меня, Темуджин, анда мой, — крикнул Джамуха, вскакивая на ноги. — Казни по обычаю предков, без пролития крови, чтобы душа моя не вышла наружу и не затерялась в этих диких землях. Ну!

— Нет!

— Я не принимаю твой милости, Чингисхан! — снова крикнул Джамуха, крикнул так громко, что стоявшие спиной турхауды обернулись, взявшись за рукояти мечей. — Убей меня!

— Нет.

— Пойми, анда, — Джамуха вдруг упал на колени, заглянул своими желтыми глазами в холодные глаза Чингисхана. — Я всегда буду мешать тебе. Я встану поперек всех твоих замыслов! Волк и тигр не уживутся вместе, и целой степи нам будет мало! Если ты оставишь меня в живых, если отпустишь…

По-медвежьи грузно Чингисхан поднялся и встал перед Джамухой.

— Ты выбрал.

— Да, анда. Прощай.

— Прощай, Джамуха-сечен. Счастливой тебе жизни в Небесной степи…

Пальцы Чингисхана сомкнулись на шее побратима. Джамуха развел руки в стороны, закрыл глаза, засучил ногами, захрипел… Вскоре его бездыханное тело повалилось к ногам сына Есугея-багатура.

— Похороните Джамуху-сечена как хана, — слова Чингисхана, обращенные к приблизившимся нукерам, звучали глухо, словно это его шею сжимали безжалостные пальцы палача. — Здесь, на этом холме. Утром мы возвращаемся.

Утром мы прощаемся. Соломона Рувимовича встречают родственники. Дородный мужчина в длинном кожаном плаще на меху и женщина в богатой белой шубе обнимают старика и под руки ведут его сквозь вокзальную толпу. Я смотрю им вслед, закидываю сумку на плечо. Мне тоже пора.