— И это говорит Боб Селезнюк, кому доверено исполнить роль отца Невесты? — расхохотался Серебрянский, своей косичкой и лицом знакомый Черепахину по телешоу «На просвет». — Ты хоть одной извилиной подумай: если Невеста — сирота, то ты у нас — без роли.

— Я-то подумал; я, в отличие от тех, которым уж давно по барабану, какую роль играть: вы только им подайте роль, любую роль, — внимательно читаю роли. И лучше б мне остаться здесь без роли, чем этой, я скажу, ненужной ролью испортить, — тут я с Леночкой Охрипьевой не соглашусь, талантливую пьесу… Егор, вы слышите, я в принципе готов и вовсе не играть, но пьесу нужно переделать. Невесту нужно срочно сделать сиротой.

— Боб, помолчите! — сорвалась обычно тихая заведующая литературной частью Маша. — Иначе я вас, может быть, вдруг стукну, и сиротами станут ваши дети.

— Я понимаю ваши отношения, но мы здесь не о личном говорим, — презрительно произнесла Охрипьева со сцены, — и никого не задеваем; мы решаем здесь рабочие вопросы, и вам неплохо б вспомнить о работе.

— Какие отношения? — перепугалась Маша.

— Должно быть, ваши, — подсказал ей Селезнюк, — с нашим уважаемым автором, и мои дети, извините, Маша, совершенно ни при чем.

— Егор! — воззвал со сцены Тиша Балтин. — Ты хочешь, чтоб я здесь умом попятился?

— Была б здесь Серафима, она бы сразу пресекла это бардак, — негромко, но и так, чтоб все услышали, сказал вдруг Черепахину Шамаев.

— В том-то и дело, — поддержал его Линяев.

Мовчун молчал. Сидел, ссутулившись, пожевывая нижнюю губу, и все теперь молчали. Только Обрадова и Некипелова, сидевшие бок о бок в заднем ряду с краю, без остановки что-то быстро бормотали, прикрыв глаза и чуть раскачиваясь в такт бормотанию.

Черепахин встал с кресла и сказал:

— Все слушайте меня. Во-первых, здесь совсем не топят, и это просто невозможно. А во-вторых, уже четыре часа утра… Идемте все ко мне. Точнее, так: я женщин погружу в машину, все прочие — пешком; недалеко. Не знаю, что на это скажет режиссер, но я скажу: коль дело нервное, то лучше нервничать в тепле. У вас, я погляжу, здесь даже нету телевизора!

Мовчун поднялся, вытер рукавом губу, проговорил:

— Пошли.

Когда все подались на выход, немой охранник проводил их сонным, равнодушным взглядом. Умолкнув, перед ними расступились пятеро парней в таком же, как и у немого, камуфляже. Затем продолжили свой тихий разговор, вновь сбившись кучкой на крыльце.

Прошелестев светящейся змеей перед глазами Черепахина, пассажирский поезд освободил пути. Черепахин миновал переезд. Не слушая просьб сдавленных друг другом женщин убавить жар печи и звук динамиков, погнал, как если б гнал по автобану, вдогонку свету своих фар, по тесной и извилистой аллее, легонько тормознув лишь раз, когда навстречу выскочила кошка и, ослепив его мгновенной галогенной вспышкой глаз, исчезла прочь с дороги. Возле шлагбаума, на въезде в свой поселок, он долго без толку сигналил. Никто не отозвался. Он вынужден был выйти из машины и сам поднять шлагбаум. Заглянул в будку охраны. Там горел свет, но было пусто. Сказав: «Пора их всех уволить», — вновь сел в машину и заскучал под музыку в пятнадцатиминутном ожидании пеших мужчин. Как только очертания их проявились в темноте аллеи, он тронул с места грохочущую «Мамбой № 5» «акуру», уже на первой скорости прополз по узкому проезду меж темных и пустых громад и встал возле подобья крепостной пятиэтажной башни, вверху которой, под крытыми черепицей кирпичными зубцами, горело лишь одно окно.

— Никита! — выйдя, крикнул Черепахин, и вновь никто не отозвался. — Ну и дела, — сказал он озадаченно гостям, трезвея и не слишком ловко отпирая дверь: — Охрана разбежалась.

Вошел, пошарил пальцами по притолоке, и сразу вспыхнуло повсюду электричество. Повел наверх, на каждом повороте отдыхая, одышливо прося прощения за крутизну лестницы, за голь стен, за неуютное зияние зал, почти пустых — какие-то лежанки с табуретками смотрелись в них как бросовые, и оттого весь дом глядел чуланом:

— Все некогда обставить толком, по-человечески украсить… Вы не поверите: три года строил, строил, строил; а как построился, с гостями начал приезжать — мы внутрь вообще не заходили. На газончике водки попьем, шашлык сожрем — и по машинам… Всю жизнь по коммуналкам да общагам; мечтал о вилле — а куда мне виллу? Что мне делать с виллой? Я в курительной живу.

Диваны, кресла и кровать в курительной, составленные так, что между ними было не протиснуться, вмиг были заняты гостями; Тиша спросил про Интернет; Черепахин включил попеременно компьютер, телевизор и электрочайник; Тиша приник к монитору; Мовчун подался к телефону и, краем глаза глядя на экран, стал набирать номер собственной квартиры.

— Вы все-таки позвоните домой: вдруг Серафима Сергеевна опоздала на спектакль или раздумала идти, — подсказал ему Шабашов, оглядывая помимо своей воли ряды бутылок в баре, — это бывает; я знаю много таких примеров.

— Я так и делаю, — зло процедил Мовчун.

— Да тише вы все, тише! — заволновались женщины. — Или включите громче телевизор.

Квартира Мовчуна не отвечала. Заложница Школьникова просила во спасение людей выполнить требования террористов, дать им гарантии безопасности. Часы Мовчуна показывали четыре часа тридцать семь минут. Он вертел, раздумывая, трубку в руках.

— Вы позвоните ей еще, вдруг она все же дома, только спит, — опять встрял Шабашов, — в такое время сон глубок — и не добудишься.

— Дед, выпейте, если хотите выпить. Если хозяин вам позволит, — как мог спокойно отозвался Мовчун. — Я — разрешаю.

— А я не собирался пить, — ответил Шабашов с обидой.

Черепахин, спохватившись, открыл со стуком створки бара, стал разливать напитки по стаканам.

Квартира Мовчуна не отвечала. Он знал, что нужно сейчас сделать, но ему страшно стало это сделать, как страшно было б самому вдруг оказаться под прицелом автомата… Он держал палец на рычажке телефона до тех пор, пока иной, совсем нелепый страх не пересилил — ему вдруг стало страшно, что снова встрянет Шабашов — вслух посоветует именно это непременно и немедля сделать… И, весь заныв внутри, Мовчун набрал, касаясь кнопок так, словно они могли обжечь, одиннадцать привычных цифр — номер мобильника Серафимы.

Там поначалу было тихо. На экране странно освещенное и окруженное тенями здание ДК завода шарикоподшипников сменилось вдруг телеведущей, напомнившей, что полчаса назад президент отменил свою поездку в Германию и Португалию. Мовчун прислушался к телеведущей, собравшейся повторить новости последних часов, но в ухо ему вдруг отчетливый и мерный женский голос произнес:

— Абонент не отвечает или временно недоступен. Попробуйте позвонить позже…

Мовчун не понял. Он с изумлением глядел в лицо телеведущей, на малый миг решив: это она ему сказала «недоступен»; но нет, она лишь продолжала говорить о том, что в половине четвертого утра террористы освободили пятнадцать детей и что готовится эвакуация жителей соседних домов… Мовчун опять, уже смелее и нетерпеливее, набрал знакомые одиннадцать цифр. И вновь — молчание вначале, затем раздался женский голос: