Это окончательно добило политический потенциал Керенского, который во время попытки военного переворота проявил двурушническую позицию: сначала заверил Лавра Корнилова в своей поддержке (что неудивительно, учитывая, что тот тоже относился к проанглийской группировке), а потом предал своих сообщников и призвал рабочих выступить против мятежников на защиту завоеваний революции. Для этого он даже реабилитировал большевистскую партию, которая была запрещена после июльских беспорядков в Петрограде (Троцкий сидел в кутузке, Ленин — в шалаше), и позволил вооружить пробольшевистскую Красную гвардию.

Остававшиеся до большевистского переворота восемь недель были периодом агонии Временного правительства — его уже никто не пытался спасать. Большевики же взяли власть не с бухты-барахты, а заручившись поддержкой военных в лице офицеров Генерального штаба, которые пришли к выводу о том, что дальнейшее продолжение войны приведет к краху российской государственности. Причем суверенитету страны угрожает не только поражение в противоборстве с блоком центральных держав, но и «партнеры» по Антанте, уже открыто обсуждающие планы ввода своих войск на русскую территорию для стабилизации Восточного фронта.

Выбор большевиков в качестве могильщиков Временного правительства был очевиден. Во-первых, РСДРП(б) всегда занимала враждебную позицию в отношении «временных». Во-вторых, ленинцы были ЕДИНСТВЕННОЙ партией, принципиально выступающей против войны, что и обеспечивало им сочувствие низов. В-третьих, большевики опирались на поддержку рабочих и солдатских масс в Петрограде, включая вооруженную Красную гвардию, что и требовалось для успеха переворота. Не последнюю роль сыграло и то, что большевики не находились под британским контролем.

Вопреки укоренившемуся мифу о «золоте кайзера», финансовую поддержку ленинской партии оказывали не немцы, а американцы, чьим финансовым агентом являлся Троцкий. Поэтому явно неслучайно позиция большевиков, выраженная в лозунге «Мир без аннексий и контрибуций!», оказалась весьма близка миротворческой позиции президента США Вудро Вильсона, пытавшегося выступить в качестве арбитра в европейской войне. А кредо большевиков в национальном вопросе базировалось на одном из пунктов вильсоновского мирного плана, декларировавшего право наций на самоопределение.

Так или иначе, но постфевральская политическая чехарда завершилась лишь после взятия власти большевиками. Секрет их успеха предельно прост: они, во-первых, выражали интересы подавляющего большинства общества, жаждущего мира, земли и хлеба; во-вторых, ленинцы не просто декларировали популярные лозунги, а решительно их реализовывали. На следующий же день после переворота были приняты декреты Совета народных комиссаров о мире и земле. СНК даже не стал дожидаться назначенных в декабре выборов в Учредительное собрание, поспешив немедленно удовлетворить требования масс. То есть большевики, в отличие от своих предшественников, проявили дееспособность и в будущем успешно разрешали возникающие (в том числе и по их вине) кризисы — военный, финансовый, продовольственный, транспортный, энергетический и т. д., чем доказали свое право на обладание властью.

Какие кризисы придется разрешать либералам, чтобы удержаться у власти в постпутинской России? Скорее всего, в наследство от нынешней власти им достанутся сирийская и украинская проблемы. С Сирией все просто — оттуда можно просто уйти. Урегулировать военный кризис в Украине гораздо сложнее, но у либералов есть шанс разрешить его с наименьшими потерями, ведь они изначально, еще с весны 2014 г., стояли на антивоенных позициях, и даже «крымнаш» для них не является священной коровой. Преимущество либералов в том, что они не разделяют с путинским режимом моральной ответственности ни за кровавую бойню на Донбассе, ни за сбитый малазийский «Боинг». Вопрос нормализации отношений с Западом политики либеральной ориентации также имеют шанс решить успешно. Сбить остроту финансового кризиса в этом случае возможно с помощью привлечения зарубежных кредитов.

Но все это вопросы скорее тактического характера. Фундаментальная проблема, которую предстоит решать новому режиму, — радикальная перестройка экономического базиса. Сырьевая экономика к закату путинского режима будет уже совершенно мертва. И вот здесь либералам придется решать очень болезненный для себя вопрос о принципах взаимоотношений власти и собственности. Пожалуй, стоит обсудить его более подробно.

С точки зрения марксистского догмата, власть и собственность нераздельны, причем реально господствуют всегда собственники, а государственная бюрократия является своего рода придатком к капиталу. Но эта схема не универсальна. В России никогда не существовало собственности в западноевропейском понимании. Собственность никогда не была священной. И уж тем более собственность не являлась частной, она чаще всего была отделена от лица, которое ею распоряжалось.

Не будем углубляться в седую старину, рассмотрим ситуацию XVII столетия. Есть царь — наместник бога на земле, хозяин царства, и есть боярство — высшая аристократия. Однако знаете ли вы, что боярин — это не столько титул, сколько должность, чин? Высший боярский чин назывался «боярин и слуга». Слуга государю, разумеется. Вообще, всякий боярин служил, то есть занимал должность в госаппарате. При этом такого понятия, как жалованье (плата за службу), не существовало в принципе. Служба являлась не правом, а исключительно обязанностью боярина. Средством осуществления службы являлась вотчина, то есть земельное владение с холопами, передаваемое по наследству. Боярин не только кормился с нее, но и финансировал государственные расходы, например содержал войско — обязан был выставить в случае мобилизации определенное число ратников.

В чем разница между боярами и дворянами? Только в одном: поместье, в отличие от вотчины, не передавалось по наследству, а давалось дворянину в пожизненное владение за службу. Фактически же разница между вотчиной и поместьем, боярином и дворянином постепенно стиралась и в 1714 г. была окончательно ликвидирована Петром I, который по Указу о единонаследии ввел единое определение для феодального землевладения — имение.

На деле, разумеется, поместье передавалось от отца к сыну, но лишь в том случае, если сын нес службу. А служба была не сахар. Настолько не сахар, что порой дворяне переписывали своих сыновей в холопы, чтобы избегнуть этого сомнительного счастья. Да, холоп был крепостным своего дворянина, но дворянин был крепостным царя (государства) в гораздо большей мере. Если барин не имел никаких прав на жизнь холопа (холоп считался казенным имуществом, данным дворянину в пользование), то государь мог распоряжаться жизнью дворян по своему усмотрению. Гибли дворяне в многочисленных войнах массово (ну, что же, дело служивое), однако само сословие не переводилось. Численность дворян зависела прежде всего от объема земельного фонда. Чем больше земли и крепостных — тем больше этого ресурса раздавалось за службу в имение (в имение, а не в собственность!).

Были ли бояре аналогом европейских лордов? Никогда! Конечно, они пытались «тянуть одеяло на себя», но никогда государство не было коллективной собственностью или инструментом бояр. Власть не была подчинена собственности, потому что в этом случае русское государство просто не могло существовать. Оно было жизнеспособно исключительно при сверхконцентрации ресурсов в распоряжении государства. Попытка боярства оспорить эту парадигму привела к причнине в эпоху Ивана Грозного, который физически уничтожал носителей крамольной мысли о том, что богом данное и дедами завещанное есть святое и неприкосновенное. Собственность была средством для служения государству, но не источником власти.