Таня секунду соображала, где она и где выход. И, проклиная вредного дворника, побежала к арке, за которой виднелась улица.

Где сборный пункт, ей быстро подсказали.

Таня бежала, глядела по сторонам. Люди шли и шли – и все в одну сторону. Парами, а то и целыми семействами. Пары держались за руки. А семейства – за своего отца или брата. Но ни одна пара не была дядей Яшей и тетей Верой.

Людей становилось все больше. Толпа густела. Таня уже не бежала, а просто шла, петляя, протискиваясь, просачиваясь меж идущими. Ее толкали, она толкала. И понимала с ужасом, что если и найдет дядю и тетю в этом человеческом супе, то лишь по чистой случайности. Но скорее всего не найдет. Вокруг она видела только ремни, спины, мешки.

– Девочка! Таня! – обрадовался знакомый голос. Знакомый и противный.

Таня шмыгнула бы в толпу, да только это было невозможно.

– Здравствуйте! – обрадовался Лютик. – Идите сюда, здесь посвободнее.

Таня поздоровалась, глядя в сторону. Но здесь и правда было посвободнее. Люди стояли, сидели. Негромко переговаривались.

– Нюша, ну будет, ну не плачь, – повторял мужчина в усах.

Плакала женщина или нет, было не разглядеть – так тесно она прижалась к усачу.

– Садитесь на мешок, – пригласил Лютик.

Какие у него жуткие уши, поразилась Таня.

Лютик поймал ее взгляд и смущенно пригладил себя по голове.

– Остригся. Все готово.

– А вас что, никто не провожает?

Здесь всех кто-то провожал. Лютик был один. Но все равно добродушно улыбался.

– Столько хлопот с отъездом. Вещи собрать. Наверное, не вырвались, – развел он руками.

– Как это не вырвались? – разозлилась на них Таня.

Но тотчас вспомнила: они сами-то хороши, с собачкой заигрались…

Уйти и бросить Лютика одного теперь было бы некрасиво. Всех здесь кто-то провожал. Таня села на мешок.

– На вокзалах такой хаос, – повторила она дядины слова. И уставилась на собственные туфли.

Лютик приветливо смотрел вокруг. Кто-то позади них засмеялся. Таня обернулась. Ей казалось, все смотрят на нее и думают: ну и кавалера она себе откопала, просто чучело.

– А где ваша винтовка?

Лютик пожал плечами.

– Потом дадут. А если не дадут, то, сказали, надо отбить у врага в первом бою.

«Как же. Этот отобьет… Боже, какое чучело!» – мрачно думала она.

Поодаль опять кто-то засмеялся. Таня с вызовом повернулась. Смеющаяся девушка дергала своего спутника за нос, и ни до кого ей дела не было. Но Таня все равно обиженно выпрямила спину.

– Вы художник? – нарочно громко и отчетливо спросила она. Пусть знают.

– Да что вы! – засмеялся Лютик. – Разве что посредственный. Это еще хуже, чем плохой. Вот вернусь после этой заварухи – пойду учиться на фармацевта. Или на инженера. Обычная понятная работа.

Свистнули.

– По машинам! – гаркнул голос.

Все нестройно поднялись. Женщины закричали. Вцепились в ремни, мешки, лямки. Улыбались, целовались. «Ну, будет, будет…», «Мне пора!», «Ничего, ничего…» – только и слышала вокруг себя ошеломленная Таня. И крики. Кто-то плакал. Кто-то хохотал. Таню волной толкнуло, отбросило. Лютика потащило прочь. Все улыбались, махали, кричали.

Вдали мелькнула ушастая голова. Какой-то военный уже расставлял новобранцев рядами. Строил колонну.

Тане стало жутко. Она яростно протискивалась сквозь толпу. Сердце колотилось.

– Марш! – гаркнул голос.

Сердце екнуло. Таня удвоила усилия. Пнула, укусила, оттолкнула – и, наконец, выкатилась на мостовую.

Шершавая человеческая гусеница стала забираться в кузова машин. Лица, лица, лица. Мальчики, мужчины, юноши. Молодые, юные, немолодые, опять молодые. Уже не лица – затылки.

Женщины тоже бросились к грузовикам, побежали. Бежали девочки. Старухи. Девушки. Толстые, высокие, маленькие, в беретиках, в платках, с косами, в локонах – все.

Таня тоже бежала с дрожью в коленках среди тарахтящих на месте машин. Она вдруг поняла все – и розоватые веки тети Веры, и странную кривую улыбку дяди Яши.

– Уйди! Уйди! – рявкнул ей вслед кто-то командирским голосом.

Таня не слышала. Крутила головой.

Женщины кричали. Звали по именам.

– Гоша, милый! Вернись!..

– Папа! Папочка!..

– Удачи! Вернись с победой!..

– Я люблю тебя!..

– Папа!..

– Сашенька!..

И Таня бежала со всеми.

Огромные уши мелькнули, пропали за чьим-то затылком. Снова показались. Таня перецепилась о чью-то ногу, грохнулась о камни до звона в голове, вскочила. Побежала. Лютика кто-то уже подсаживал на борт. Вокруг кричали. Коленку и ладонь саднило.

Лютик повернул лицо, заметил ее. Большой рот заулыбался.

Что же кричать? Что?.. Самое важное. Главное…

И Таня завопила:

– Извините! За краски! Я больше не буду!

Ее заволокло синим шершавым дымом, рокотом мотора.

– Я все исправлю! Обещаю!

Лютик махнул ей рукой. Он ничего толком не расслышал, только «обещаю».

– Ничего страшного, – крикнул он, пытаясь улыбнуться. – Я вам верю. Ничего плохого не случится.

Таня видела только открывающийся рот. Грохотали, пуская сизый вонючий дым, грузовики. Кричали люди.

– Хорошо! – крикнул Лютик.

Танино лицо мелькнуло – и тотчас его затолкало, замешало обратно в толпу.

– Смешная у тебя сестричка, – только и сказал Лютику мужчина на скамейке справа.

Все кричали, махали руками, улыбались. Старались думать о хорошем. И даже в это хорошее верили. Но у всех у них ломило сердце так, что невозможно было говорить.

– Слышишь? – прошептал в темноте Шурка.

К окну приколотили одеяло: дворник прошел по всем этажам, по всем квартирам, велел жильцам навести затемнение: приказ.

В комнате стояла ненастоящая – не летняя ленинградская, а ровная бархатистая темнота. В ней не было ни кроватей, ни стола. Ни Бублика – одна теплая круглая тяжесть возле ног. Ни ширмы, ни тети Веры, спавшей за ширмой. Вернее, не спавшей.

Хлюпнуло носом. Вздохнуло. Хрустнула подушка.

– Она опять плачет, – поразился Шурка. Таня слушала молча. – Почему?

– Может, из-за чашки.

Первым делом Бублик разбил чашку. Ну не совсем Бублик, но из-за него…