Шайтан!

Вздрогнув, он проснулся и очумело посмотрел по сторонам. В салоне было тихо, пассажиры отдыхали, в конце прохода виднелась стюардесса, увозящая тележку с грязной посудой. Алим провел рукой по лбу и обнаружил, что она блестит от пота, хотя кондиционер в самолете работал исправно и многие укутывали ноги пледами.

Он помассировал лицо и, решив выпить кофе, чтобы не спать в пути, позвал стюардессу, идущую по проходу:

— Плиз! Мэй ай дринк а кап оф каффе? Стронг, вэри стронг… Чашечку крепкого, очень крепкого кофе.

Получив требуемое, сделал глоток и поморщился. Сосед, тощий старик в футболке с изображением голубя и надписью «Peace», поинтересовался по-английски:

— Плохой кофе?

— Нет, — ответил Алим. — Просто отвратительный.

— В самолете всегда дают отвратительный кофе, — поделился своими наблюдениями старик. — Поэтому я не заказываю. Джим Рональдс, Оклахома.

Он протянул руку. Алим пожал ее, вежливо улыбнувшись, и тоже представился. Во взгляде старика что-то неуловимо изменилось, когда он понял, что имеет дело с афганцем.

— Отличная страна, — сказал он фальшивым тоном, каким обычно разговаривают с больными врачи. — Древняя и очень красивая. Горы, мечети…

Не зная, что еще добавить, он замолчал. У него было гладко выбритое лицо и шея, похожая на кое-как ощипанную курицу. «Плохо видит, — догадался Алим. — Дряхлый, песок сыплется, а все равно считает меня человеком второго сорта».

— Я живу в Ньюарке, — небрежно произнес он. — У меня жена американка.

— О! — приятно удивился старик. — Есть дети?

— Двое. Ждем третьего.

— Поздравляю. Можно взглянуть?

Алим понял, старик ждет, что ему покажут пару семейных снимков, которые эти чокнутые американцы повсюду таскают с собой.

— Бумажник оставил в чемодане, — соврал он. — Жаль. Моя Дина — настоящая красавица. Завяжет рубаху узлом, наденет шорты — глаз не оторвать.

— Когда-то моя жена тоже носила шорты. — Джим Рональдс захихикал, видимо представив свою старушенцию в столь легкомысленном наряде. — Но это в прошлом. Вот… — Он сунул под нос Алиму раскрытый бумажник с прозрачным окошком, в которое был вставлен снимок целого семейства, улыбчиво скалящегося в объектив. Пришлось покивать головой и показать большой палец. — Я был в Кабуле у старшего сына, — доверительно произнес старик, щелкая желтым ногтем по фотокарточке. — Он служит там. Теперь лечу навестить младшего. У него бизнес в Джабуре.

«У вас, американцев, везде бизнес», — подумал Алим с ненавистью, а вслух спросил:

— Понравился Кабул?

— О да. Красивый город. И мир. Это так здорово, когда мир, не правда ли?

— Конечно, — улыбнулся Алим, а про себя решил, что, если следующая акция будет проводиться против Америки, он примет в ней участие с особенным удовольствием. — Соединенные Штаты очень помогли нам.

— Это наш долг, — произнес старик.

Алим отдал пустую чашку стюардессе, сослался на головную боль и притворился спящим. Иначе он за себя не ручался. Так и подмывало впиться пальцами в неаккуратно выбритый кадык соседа и сдавить изо всех сил, чтобы не слышать больше глупой болтовни. «Велик Аллах, — подумал он, — но зачем он создал этот чванливый, бесполезный народ?»

И задремал, не ожидая ответа на свой вопрос.

Джабур Алима оглушил, ослепил и утомил, словно он долго катался на карусели под громкую музыку, безуспешно пытаясь уцепиться взглядом за окружающие детали. Повсюду сновали люди всех рас и возрастов, смеялись, ругались, спорили, торговались и просто делились впечатлениями. Среди них выделялись деловитые японские туристы, задавшиеся целью запечатлеть на фотоаппараты все, что попадало в объектив, хмельные россияне, самодовольные янки и бледные скандинавы, одетые так, словно прогуливались у себя во дворе.

Алим наспех перекусил в уличном кафе, запил жареную рыбу пепси-колой и позвонил по телефону, чтобы сообщить о своем прибытии и назначить место встречи. На виллу, захваченную группой Али Карими, его доставил неразговорчивый соотечественник по имени Махмуд.

— Вот, значит, где вы устроились? — протянул Алим, разглядывая виллу.

— Ты знаешь афгани? — удивился Махмуд.

— Конечно. Я ведь афганец, — с достоинством ответил Алим.

— А не похож. Выглядишь как американец.

— Конспирация.

Алиму вовсе не хотелось рассказывать свою биографию, тем более что проживание в Соединенных Штатах не могло служить ему хорошей рекомендацией. Боевики — народ неуравновешенный, могут заподозрить в измене. Нужны ли неприятности человеку, который через несколько дней будет купаться в роскоши?

— Пришлось убрать двоих, — поведал Махмуд, когда они шли к дому. — У хозяина дома была в гостях проститутка. Она спала. Наверное, много выпила или приняла наркотики.

— Мир будет чище, — заметил Алим, невольно вспоминая, как задушил наглую американку. — Современное общество катится в пропасть. Проститутки, геи, наркоманы. Ничего, мы наведем порядок. Талибан не станет терпеть всю эту мерзость.

Махмуд промолчал. Судьба мира его мало заботила. Он любил конкретные, ясные, близкие цели.

— Я с гостем, — войдя в дом, громко ответил он.

Из-за стены выглянул еще один парень и сделал приглашающий взмах головой. Войдя в большую гостиную, Алим увидел девушку необыкновенной красоты и двух мужчин, сидящих по обе стороны от нее и не поднявшихся при его появлении.

— Я — Алим Карани, — представился Алим. — Ваши лица знакомы мне по фотографиям, но предлагаю все же познакомиться.

Он поочередно обменялся рукопожатиями с мрачноватым Бабуром, интеллигентным Рустамом, черноокой Рахимой и наконец с самим Али, который оказался мужчиной лет тридцати — тридцати пяти, с угрюмым взглядом и тихим голосом, маскирующим взрывную натуру.

Они собрались в просторном холле с телевизором и баром, к которым никто не притронулся, потому что программа «Аль-Джазира» здесь не транслировалась, а к спиртному все относились отрицательно. Запрет на алкоголь появился еще в конце мединского периода, когда кожаные бурдюки с вином разрезались, а их содержимое выливалось на землю. В законах говорилось, что проклят будет не только сам пьяница, но также производящие и продающие алкоголь, что молитвы-намазы выпившего не будут приниматься Аллахом Всевышним в течение сорока дней с момента употребления. Возможно, кое-кто из присутствующих и выпивал тайком, но никогда бы не позволил сделать это на виду у правоверных, так что ограничились прохладительными напитками, позаимствованными в холодильнике.

Махмуд, Бабур и Рустам устроились на одном диване, Рахима и Алим сидели в креслах, разделенные журнальным столиком, а главарь банды оседлал стул, развернутый к собравшимся спинкой. Скорее всего, эта поза была перенята у какого-нибудь киногероя, но, надо признаться, она Али очень шла. Широкоплечий, узкобедрый, со сведенными на переносице бровями, он был очень привлекателен и обладал тем, что, как помнил Алим, называлось на Западе харизмой. Нетрудно было заметить, что единственная представительница женского пола смотрит на него сияющими влюбленными глазами. Алиму это не понравилось. Во-первых, он почувствовал себя уязвленным. Во-вторых, точно такие же чувства должны были испытывать остальные мужчины. Присутствие женщины, да еще красивой, создавало в коллективе напряженную обстановку.