Как ни пытался Рахман отбросить саму мысль о возможности подобного, называя себя глупым паникером, но в зловещей тишине длинных дней и ночей он всюду слышал дыхание смерти.

Еще отчетливее слышала это леденящее дыхание сама Захаб, и, когда она обращала к нему свое изможденное бледное лицо — то обращаясь с просьбой выключить телевизор, то спрашивая, не забыл ли он постирать детскую одежду, — Рахман видел, что она тоже знает о присутствии смерти, научился распознавать страх и в ее затуманенном от обезболивающих лекарств взгляде.

И задавал себе вопросы, на которые не было ответа.

Сколько еще придется страдать Захаб, прежде чем наступит конец? Сколько еще придется страдать ему самому? И как он сможет жить без нее? Как будет растить пятерых сыновей, младшему из которых только-только исполнилось три годика, а старший уже примеривался к отцовской бритве?

И ему казалось, что сердце его вот-вот разорвется от горя и тоски.

Две недели назад он вернулся домой поздней ночью. Рейс отменили из-за нелетной погоды, никто из домашних не знал об этом, а звонить он не стал, боясь разбудить жену, которая не испытывала адских мучений лишь во сне.

Поднимаясь по лестнице в спальню, он споткнулся о ступеньку, и тотчас наверху раздались торопливые шаги. Надежда вспыхнула и погасла, потому что это была не Захаб, вставшая с кровати, а старший сын Бахмар, с бледным, озабоченным лицом, на котором отчетливо проступали первые усики.

— С мамой плохо, отец, — быстро проговорил он. — Только не шуми, прошу тебя. Я не хочу, чтобы братья увидели ее такой.

Захаб лежала в дверном проеме спальни, разметавшиеся волосы скрывали ее лицо. Упав на колени, Рахман убрал волосы с ее лба и глаз. Кожа жены под его пальцами была холодной и влажной.

— Я хотел перенести ее обратно на кровать, но для меня она слишком тяжелая, — сказал сын, всхлипнул и сердито провел рукой по глазам. — Скорей бы вырасти. Уж тогда-то я не отдам маму, ни за что не отдам!

Не было смысла спрашивать, кому он не отдаст. Ответ витал в воздухе. Смерти.

— Руки… — Бахмар с ненавистью посмотрел на свои руки. — Они слишком слабые.

— Все в порядке, сынок, — успокоил его Рахман, — все в порядке.

— Нет, не все. Ничего не в порядке, отец. Ничего!

— Спокойно.

Просунув руку под спину жены, Рахман поднял ее. Ему она вовсе не казалась тяжелой, наоборот — легкой, почти такой же легкой, как пушинка, которая вот-вот улетит от дыхания смерти.

— Я не смог ей помочь, — уныло произнес сын. — Я никуда не годен.

— Ты был рядом, — просто сказал Рахман. — Это главное.

— Я как раз писал письмо доктору, который вызвался ей помочь, — рассказывал Бахмар, идя вслед за отцом в спальню. — Тут раздался грохот. Должно быть, мама сама хотела сходить в туалет и упала. Я вызвал «Скорую». Почему они до сих пор не приехали?

— На улице настоящая буря. Сходи покарауль возле двери, чтобы врачи не проехали мимо.

Сын ринулся вниз. Уложив Захаб на кровать, Рахман склонился над ней. Дыхание жены было быстрым, неровным, а запах изо рта — отвратительным. Однако Рахман даже не подумал отстраниться.

— Держись, родная, — прошептал он, беря за холодную, безвольную руку. — Не уходи. Слышишь меня? Ты слышишь?

Он поцеловал ее ладонь, затем прижал к своей горячей щеке, а когда услышал завывание сирены «Скорой помощи», заплакал.

В больницу их сопровождал Бахмар, все же разбудивший одного брата, чтобы тот, если что, присмотрел за остальными. Врач, вышедший к ним в коридор, сообщил, что состояние Захаб стабилизировалось, так что утром ее можно будет увезти домой. Посоветовал купить некоторые медикаменты, весьма дорогие, но очень эффективные.

— Эти лекарства, — сказал врач, — возможно, предотвратят повторные приступы, но болезнь достигла такой стадии, когда… — Он виновато развел руками. — Увы, я провел обследование и вынужден констатировать: опухоль продолжает увеличиваться.

— Что же делать, доктор? — вырвалось у Рахмана.

— Главное — не терять надежды.

Это прозвучало так фальшиво, что врач поспешил кашлянуть в кулак.

— Мы не теряем, — горько произнес Рахман. — Терять уже нечего. Нет надежды.

— Есть, — прошептал Бахмар, когда врач оставил их одних. Его глаза лихорадочно блестели.

— О чем ты? — не понял Рахман.

— Есть надежда, отец.

— Будь мужественным. Давай смотреть правде в лицо. Опухоль увеличивается, метастазы распространяются на весь мозг.

— Я говорил тебе, что один врач берется помочь маме, — сказал Бахмар. — Его зовут герр Форманн. Он каким-то образом сам вышел на меня. У него своя онкологическая клиника.

Рахман, недавно заявивший, что надежды больше нет, схватил сына за плечи:

— Этот Форманн готов прооперировать маму? Сейчас? На этом этапе?

— Да, отец.

— Так что же ты молчал?

— Лечение платное, отец, — потупился Бахмар. — Вместе с дорогой и лекарствами получается шестьсот тысяч евро, я несколько раз пересчитывал.

— Шестьсот тысяч евро, — пробормотал Рахман, роняя руки. — Всего лишь…

— Ты ее любишь? — спросил сын, глядя ему в глаза.

— Конечно! Больше жизни! Я на все ради нее готов!

— Это все слова, отец. Если ты любишь маму, то просто обязан найди деньги. Ты сам учил меня, что для мужчины нет ничего невозможного.

— Я попробую, — пробормотал Рахман, отводя глаза.

— Нет. Не попробуешь. Найдешь эти чертовы деньги. Или это сделаю я. — Юноша говорил тихо, но так страстно, что воздух вокруг них наэлектризовался, как во время грозы. — Ограблю банк. Или запишусь в смертники — не знаю. Если у тебя не получится, то скажи сразу, чтобы не терять время даром.

— Когда… — Рахман с трудом проглотил ком в горле. — Когда нужны деньги?

— Через две недели, — ответил Бахмар. — Максимум через три. Потом будет поздно.

Две недели пролетели незаметно. От Захаб теперь не отходила специально нанятая сиделка, но разве могла она отогнать смерть, таящуюся у изголовья кровати? Всякий раз, возвращаясь из рейса, Рахман видел, как поникают плечи сыновей, как все ниже опускаются их головы. Бахмар ничего не спрашивал и не напоминал о том разговоре в больнице. Но сегодня, перед вылетом Рахмана в Джабур, он сказал:

— Доктор Форманн спрашивает, готовы ли мы заказать место в его клинике. Много желающих. Ты что-то решил, отец?

И тут впервые в своей жизни Рахман побоялся сказать сыну правду.

— Кажется, есть один вариант, — соврал он, с преувеличенным вниманием проверяя, все ли захватил в дорогу. — Завтра выяснится.