— Просто не верится, — пробормотал Гарри.

Он продолжил ехать по дороге, пока не поравнялся с «паккардом». Это место определенно знавало и лучшие времена, но сейчас ничто не напоминало о тех временах. Деревья защищали двор, правда было не совсем понятно, зачем они нужны, потому что Гарри не видел поблизости других домов. Наверно, когда-то это была полноценно функционирующая ферма. Справа располагался сарай, и сквозь открытую дверь Гарри разглядел стоящий внутри комбайн «Джон Дир» со спущенными шинами и погнутой выхлопной трубой. Между деревьями были видны пущенные под пар поля, на которых сейчас колосились одни лишь сорняки. А еще здесь было очень тихо: ни собак, ни людей, ни даже парочки кудахтающих кур, которые пытались бы выжить на подножном корму. По фасаду дома шла веранда, вся в облупившейся белой краске. Краска осыпалась и со стен, с оконных рам и с двери, словно дом оплакивал былые времена.

Гарри открыл дверцу и окликнул их проводника.

— Эй, парень, что за дела?

Ответа не последовало, и тут Гарри, который всегда считал себя человеком спокойным, вышел из себя.

— Черт! — рявкнул он. — Черт! Черт! Черт!!!

Он вышел из машины и решительно направился к дому. Вероника предложила ему немного подождать, но Гарри проигнорировал ее реплику. Все, чего он сейчас хотел, это вернуться на шоссе, найти отель и предаться пороку. Черт побери! Или, может, им стоит пересмотреть свой свободный график и вести машину даже ночью, пока они не доберутся до Огасты, и не поворачивать назад. И пусть Вероника поцелует его в задницу!

Он дошел до входной двери и заглянул внутрь. Прямо перед ним находилась гостиная. Все занавески оказались задернуты, и в комнате царил полумрак. Гарри мог различить очертания кресел и телевизора, стоящего в углу. Напротив двери в гостиную располагалась кухня, рядом с ней — спальня, которую использовали как склад забытых вещей. Слева от него лестница вела на второй этаж.

Несмотря на жару, все окна были закрыты. Парня и след простыл.

Гарри сделал шаг вперед и поморщил нос. Здесь чем-то отвратительно пахнет, подумал он. Потом послышалось жужжание мух.

— В чем дело? — спросила Вероника тем же плаксивым тоном, только на этот раз Гарри не обратил на него никакого внимания.

— Оставайся там, — откликнулся он. — И запри дверцы.

— Что...

— Ради Бога, просто сделай как я сказал!

После этого она затихла, так что он услышал звук защелкивающихся замков: Вероника в кои-то веки послушалась его. Темноту перед ним не тревожили ни звуки, ни движения, только звон насекомых, все еще невидимых ему.

Гарри вошел в дом.

* * *

За много миль к северу двое офицеров полиции сидели за столиком в баре пивоваренной компании «Себаго», неподалеку от старого портлендского порта. Дело было к вечеру, и уже начинало темнеть. В это время года в городе было не много туристов, и на улицах, как и в баре, стояла тишина. Поговаривали, что надвигаются шторма и что вскоре пойдет снег.

— Мне здесь больше нравится без туристов, — сказала первый офицер, смуглая, невысокого роста молодая женщина с короткой стрижкой. Она была стройна и, когда не носила форму, даже казалась хрупкой, но при этом сильной и ловкой. А еще хорошенькой, как считал ее напарник Эрик Бэррон. По правде говоря, страсть какой хорошенькой.

Шэрон Мейси появилась здесь всего шесть месяцев назад, и в течение этого времени все его мысли сосредоточились на ней. Бэррон был осторожным, он видел, как другие полицейские пытались подрулить к ней в барах и клубах, предварительно снимая обручальные кольца, наивно полагая, что она дурочка, которую так легко обмануть. Но Бэррон держал дистанцию, и сейчас он мог похвастаться тем, что относился к числу тех немногих полицейских, которые могли предложить Мейси зайти куда-нибудь после дежурства и выпить пару кружек пива, просто чтобы развеяться. Он замечал, что она начинает ему доверять, чувствует себя свободно в его присутствии и вроде бы даже не возражает, когда он берет ее за руку, или в машине не убирает ногу, когда он как бы невзначай касается ее своей ногой. Детские шажки. Бэррон свято верил в детские шажки. Возможно, он мог бы стать порядочным полицейским, если бы когда-нибудь задался такой целью, — не вездесущим и ищущим славы, а совестливым и старательным.

К сожалению, Бэррон не был порядочным полицейским. Пусть он многих одурачил, но даже те, кто считал его, по крайней мере, адекватным, никогда бы не назвали его порядочным. Наверно, у него была темная аура или что-то в этом роде. Никто никогда не обратился бы к Бэррону с просьбой посидеть с ребенком или забрать дочку после школы. Это сложно выразить словами, но, если у вас есть дети, именно такой человек, как Бэррон, заставит вас насторожиться. Местные ребята, даже самые проблемные, никогда с ним не шутили. Бэррону нравилось думать, что они ведут себя так из уважения к нему, но в душе он знал, что это не так. Подтверждение тому он читал на их лицах, особенно на лицах мальчиков.

Бэррону, как правило, не нравились такие женщины, как Мейси. Черт возьми, он вообще редко обращал внимание на зрелых женщин! Но она была худенькой, с такой мальчишеской попкой, и Бэррон был рад поэкспериментировать. Помимо всего прочего, в последнее время он чувствовал себя выбитым из колеи и опустил голову. Он долгое время не давал воли своим желаниям, и это чуть не обрушило ему на голову массу неприятностей. Ему нужна была отдушина в бездне разочарований.

— Сегодня на острове будет холодно, — сказал он. Он протянул руки и стал растирать ее ладони своими, будто пытаясь улучшить циркуляцию крови в ее замерзших пальчиках. Она улыбнулась ему и... отдернула руки, спрятав их под столом.

«Черт, — подумал Бэррон, — плохой признак».

— Ничего страшного, — ответила она. — Я, в общем-то, жду не дождусь, когда попаду туда. Никогда раньше не бывала на острове.

Бэррон сделал большой глоток пива.

— Да нет там ничего особенного, — сказал он. — Куча неотесанных деревенщин, живущих в плену своих чертовых островных фантазий. Сейчас они вырождаются. Между делом играют на своих банджо.

Она покачала головой:

— Ты сам знаешь, что это неправда.

— Ты не была там. Стоит тебе провести на острове сутки, и Портленд покажется тебе Нью-Йорком и Лас-Вегасом вместе взятыми.

Все это Бэррон говорил тоном умудренного жизнью сведущего человека, и тон этот так раздражал Мейси. Но она была полицейским на испытательном сроке, а он — ее наставником. Позади остались восемнадцать недель тренировок, и теперь подходили к концу шесть недель под начальством Бэррона.

Правда впереди еще два года обучения, включающие переводы на новые задания каждые шесть месяцев, но это не сильно волновало Мейси: она будет просто счастлива оказаться подальше от Бэррона. Он выводил ее из себя, и уж, конечно, его отношение к младшему по званию и по возрасту офицеру, нельзя было назвать профессиональным. От Бэррона можно было ожидать чего угодно. Он принадлежал к числу полицейских, которым в разное время предъявлялись обвинения в чрезмерной жестокости, что, по мнению Мейси, создавало портлендскому департаменту дурную славу. Их участок уже был на федеральном контроле, а уровень морали здесь понижался с каждым днем, так что многие хорошие полицейские просто стремились выслужить двадцать пять лет, чтобы потом выйти на пенсию и открыть собственный бар.