Мария словно впервые увидела свой дом, в котором жила семья. Второй ярус выступал над первым, укреплённый толстыми балками, как и во всех турецких домах Стамбула, широкие окна были затенены продольными дощечками — нескромный взгляд не мог проникнуть снаружи, а изнутри видна была и улица, и двор, и площади, и сады вокруг дворца. Зелень деревьев уже слегка посерела под налётом зноя и мелкой, влажной от моря пыли, лишь цветы в длинных узких цветочницах сверкали на солнце самыми разными отблесками.

Лёгкая коляска, в которую была впряжена пара низеньких чалых коней, уже стояла у входа в харем, и Мария с матерью спустились к самым подножкам, сопровождаемые невольницами и служанками.

Прозрачные покрывала пришлось опустить на лицо: в этом городе нельзя было показывать глаза, нос и губы невольным свидетелям их выезда.

Выстояв длинную, удивительно красочную службу, сопровождаемую ангельскими голосами греческого хора, Мария с матерью вышли на высокую паперть церкви и раздали положенное число аспров многочисленным нищим, тянувшим к ним просящие руки.

И только тогда Мария взглянула вниз, на город, расстилающийся по берегам синего под солнечным светом моря.

— Как красиво! — изумлённо сказала она.

— Да, ты ещё не видела наш город во всей его красе, — задумчиво подхватила Кассандра. — Семь холмов, как и древний Рим, занимает Константинополь.

— Но ведь его зовут Стамбул, — поправила Мария.

— А когда-то называли Византией, а потом Константинополем...

— Когда это было?

Кассандра улыбнулась. Как рассказать ей, малышке, о древнем величии города, о том, что происходило на берегах этого моря, какие реки крови и горы костей покоятся под этими холмами?

— Разве мы потомки императора? — снова изумлённо спросила Мария, и Кассандра вдруг увидела, как ярко засверкали её зелёные глаза, а брови взлетели вверх, словно два крыла птицы.

— Да, в какой-то степени, — медленно ответила Кассандра. — Мы из рода Кантакузинов, а этот род происходит от императорской фамилии византийских правителей...

— Но ведь наша фамилия Кантемир?

— Да, это по отцу, а мои предки — из семьи византийских императоров, — осторожно произнесла Кассандра.

Она уже заметила этот немного лихорадочный блеск в глазах Марии, неотвязную мысль, мелькнувшую в её детском уме, нездоровый интерес к предкам и боялась, что этот интерес укрепится и разовьёт в девочке гордыню и честолюбие.

И сколько ни приставала Мария к матери, Кассандра ничего не рассказала ей о своих предках, а начала говорить о последнем дне великого города, о падении великой Восточной Римской империи...

Странно, но посреди ясного голубого неба вдруг блеснула бледная молния, сверкнула и пропала, а потом в другом месте неба снова резко мигнула и исчезла.

И словно сразу ушло солнце, чёрные густые тучи набежали неведомо откуда — ещё за миг до того не верилось, что небо может быть закрыто такими облаками.

Солнце пробивалось сквозь пелену мглы, окрашивало тучи в необычный черно-багровый цвет, и скоро всё небо стало полыхать молниями. В разных местах вспыхивали яркие зигзаги, исчерчивая черно-багровую тьму, слепя глаза и посылая вслед за собой грохочущие раскаты грома.

Мария в ужасе прижалась к матери. Они всё ещё стояли на паперти, весь город, раскинувшийся на семи холмах, лежал у их ног, затопленный черно-багровой тьмой и резкими вспышками молний.

— Удивительно, — проговорила Кассандра, — вот такую же странную грозу как будто наблюдали жители этого города в тот день, что предшествовал его падению. Такая же страшная и странная была гроза — ни одной капли дождя, а только кровавые всполохи на небе, густо-багровый свет...

Мария смотрела на небо, на город, погруженный в багровую мглу, и чувствовала, как в ней поднимается ужас перед необычным явлением природы и тот страх, что сохранился в ней перед атакой османов. Она живо представляла себе ужас византийцев, давно осаждённых и со страхом ждущих своей участи, понимала и тех, кто перешёл в этот день в мусульманскую веру и остался жив благодаря измене своей греческой вере. Кассандра, казалось, равнодушно рассказывала Марии о последнем дне Византии, и перед внутренним взором девочки развёртывались такие картины и события, о которых она даже не подозревала.

Она мысленно видела перед собой мрачного, энергичного и настойчивого султана Османской империи Мехмеда II, методично и целеустремлённо наступавшего на Восточную Римскую империю. Римский мир был поделён на две половины императором Феодосием. Гонорий и Аркадий стали владетелями этих двух половин.

Все императоры, владевшие Византией, или Константинополем, как она стала называться позже, украшали город, строили его высоченные крепостные стены, возводили дворцы, соборы, водопроводы, фонтаны, форумы, здания для сокровищниц и самое ценное — широкую главную улицу, украшенную портиками и носившую название Мессе. Крепость казалась неприступной, но крестоносцы, идущие на Иерусалим, так изуродовали город и разграбили его, что с этого времени и началось постепенное падение былого великолепия и роскоши Византии, и никогда уже не достигала Восточная Римская империя такого благополучия, несмотря на все усилия императоров, хотя и просуществовала ещё два века...

Мехмед II сначала выказал доброе отношение к византийцам, даже возобновил договор с ними, дав в уплату за содержание внука султана Сулеймана, Орхана, жившего узником в Константинополе, доходы с некоторых своих земель.

Но византийскому императору показалось мало этого, и он отправил послов к султану выпрашивать новые доходы для содержания Орхана, и тут справедливый и жестокий султан не выдержал. Он ничего не ответил императору, а приказал своему войску сняться с места и направиться к Византии.

Характер Мехмеда особенно обнаружился в событии, которое случилось при переходе к Босфору. Янычары — наёмники, служившие в войсках османов, — пели себя требовательно и подчас подчиняли себе волю самого султана. И здесь они окружили пашей султана и начали требовать подарков по случаю вступления Мехмеда на престол. Паши отступили перед грозными янычарами, но Мехмед не испугался, один, на коне, он врезался в толпу своих воинов, и они не выдержали его натиска. Тогда султан приказал дать всем янычарам по сто палок по пяткам, и пашам пришлось привести в исполнение повеление султана.

Мехмед отправил послов к византийскому императору с требованием уступить ему крепость Румили-Хисар. Эту крепость строил ещё султан Баязид на развалинах греческого храма, посвящённого Юпитеру. Константин уклончиво ответил, что эта земля ему не принадлежит, а владеют ею генуэзцы.

Султан не стал даже отвечать императору — он приказал своим каменщикам и рабочим немедленно возвести крепость. Отстроил он и крепость, расположенную на противоположном берегу Босфора, — Анатоли-Хисар.

Только тут понял Константин IX характер Мехмеда, понял и опасность, угрожавшую городу. Он спешно направил к султану послов и предложил ежегодную дань за мир.