Четырнадцать пушек разного калибра были расставлены против городских стен, и все они метали чудовищные ядра. Широкий и глубокий ров с водой защищал стены, и нередко ядра скатывались в него, шипя и испуская пар.

К стенам медленно и грозно продвигались высоченные башни, сидевшие в них османы осыпали защитников крепости градом стрел, и тут же незаметно другие солдаты рыли подземные ходы. Но византийцы не дремали: услышав звуки от кирок и лопат, они напустили в подземные ходы дыма и ввели греческий огонь. Огромные камни летели сверху в осман, пробовавших карабкаться на стены, падали зажжённые факелы, и пробегал по всей высоте стен греческий огонь. Турки не знали его и особенно боялись.

Но всё решила смелая и хитрая уловка Мехмеда. Он приказал сделать катки, смазать их салом и маслом, поставить на катки все суда и глубокой ночью перетащить их по суше в бухту Золотой Рог.

И не спасли Византию ни её секретный греческий огонь, воспламенявшийся от соприкосновения с водой, ни крепкие стены, ни героизм защитников.

Ранним утром Константин увидел в бухте турецкие суда. Однако византийские суда, находившиеся в бухте, решительно атаковали мелкие турецкие фелюги и галеры. Этот морской бой закончился победой хорошо вооружённого флота защитников крепости, и Мехмед долго носился по берегу, даже направлял коня в воду, потому что видел, как терпят поражение его морские войска. Но вскоре поражение сменилось победой: дорога длиной в две мили позволила большинству судов пересечь сушу и выйти под парусами перед стенами крепости.

Император снова запросил мира, но на этот раз султан даже не ответил византийскому правителю. Он всё ещё верил, что Ак-Шемсуддин, которого с тех пор мусульмане чтут как святого, правильно сложил числовое значение букв, составляющих фразу «красивый город». Ак-Шемсуддин всё время повторял султану:

— Число букв, составляющих эти слова, — восемьсот пятьдесят седьмой год гиджры[10], и Константинополь, несомненно, будет завоёван мусульманами. Что за могучий князь, что за превосходная рать его войско — князь и воины его возьмут этот красивый город.

И султан твердо уверовал в предсказание: 857 год гиджры — 1451 год от Рождества Христова по календарю христиан, — и потому все предложения Константина были отвергнуты...

Постепенно небо становилось всё более мрачным и тяжёлым, чёрные тучи как будто спустились к самой воде, всё реже сверкали молний, всё глуше раздавались взрывчатые раскаты грома.

И вот уже первые дождинки ударили по пыльной траве у паперти.

Мария с Кассандрой едва успели добежать до лёгкой коляски, предусмотрительно накрытой кожаным верхом, уселись в неё, и кони погнали к дому. Крупные капли падали на крупы коней, и скоро Мария увидела, как скатывалась с тяжёлых грив и хвостов целая река.

Поток словно целиком был из густой струи. Били и били в лошадей и возницу гулкие полосы дождя, и когда наконец лошади остановились перед входом в харем, они так промокли и дрожали боками и спинами, что Марии стало жалко этих животных, пострадавших только из-за того, что она всё просила и просила рассказывать ей, не сходя с паперти, грустную волшебную сказку о том, что произошло ровно два с половиной века назад...

С этого дня не проходило и минуты, чтобы Мария не клянчила у матери:

— Ну хоть два слова, что же было потом?

Но Кассандре было уже недосуг: домашние дела всё время отвлекали её. Она лишь радовалась, что Мария увлеклась историей города, историей их рода, подсовывала ей старые свитки, старинные книги и отмечала места, которые и сама прочитала давным-давно, ещё в детстве, когда тоже заболела историей своего рода.

Мария с жадностью разбирала эти плохо написанные тексты, но внимательно сверяла все факты с тем, что узнала от матери. Конечно, проще было заставить Кассандру рассказывать, но всё интереснее и интереснее было залезать в эту глубокую древность, читать рассказы очевидцев, представлять себе, как всё это было.

И постепенно в её уме сложилось своё представление об истории Константинополя. Она относилась к императору Константину как к живому человеку, негодовала на его поступки, заставившие османов выступить против Византии, мысленным взглядом окидывала ужасное поле сражения в Константинополе, и думы о византийской династии, о своём родстве с императорами уже не выходили из её головы...

Султан, прежде всего, решил потопить все суда в Золотом Роге.

Не различая национальности, принадлежности, накидывались турецкие суда на всё, что плавало по поверхности бухты. И скоро она очистилась от всех судёнышек, которые были здесь. Даже лодки, старые рыбацкие фелюги и плоскодонки — всё было утоплено в синих водах моря.

И снова удивил султан византийцев, и заодно и Марию. Он велел связать тысячи бочек, накрыть их досками и по этому мосту идти через весь Золотой Рог в самом узком его месте к стенам города.

Византийцам не удалось поджечь этот мост, а по нему в ряд могли пройти тридцать человек. Пробила брешь и непрерывная бомбардировка ворот Святого Романа. Хоть и разорвало самую большую пушку после нескольких выстрелов, но османы догадались предоставлять отдых пушкам, смазывать их маслом и давать остывать. Кое-где разрушенные башни лежали в развалинах, рвы уже завалило камнями и фашинами[11], а у стен, почти вплотную к ним, стояли галеры и непрерывно бросали ядра через стены...

И вновь обратился султан к императору с предложением сдать город. Он даже предложил Константину одно из княжеств, если тот сдастся на милость победителя. Но император ответил презрительным отказом — он уже приготовился к смерти, знал, что погибнет, но сдаться, вымаливать прощение у мусульманина не станет.

До последней капли крови собирался он защищать вверенный ему Богом город, и, если будет на то Божья воля, он скорее умрёт, чем примет от турок позорный плен...

И как же хотела Мария, чтобы Константин победил, в каждой строчке всё новых и новых свитков ждала она, что турки откатятся назад, что император победит, но спохватывалась — уже два с половиной века властвуют над Константинополем османы, уже два с половиной века Стамбул — столица османского мира. И всё-таки она надеялась, ждала хоть маленькой победы, хоть крохотного величия Византийской империи.

Нет, исторические свитки, старинные книги повествовали только об одном — чуде покорения столицы Византии турками...

И напрасно уговаривали Константина сдаться врагам — он был готов заплатить султану военную контрибуцию, но город должен остаться за ним.

Покачивая головами, зная исход битвы, отходили от Константина его высшие военачальники и сановники. Часть из них, спасая свою жизнь, уже перебежали к султану, и лишь самые стойкие оставались верны своему императору.