К вечеру было отжато десять тонн сока, и ровно половину непреклонный Юра забрал себе. Как и обещал, обошёлся без цистерны, заполнив почти доверху все имеющиеся на катке ёмкости.

На причитания, которые снова начались, Юра отвечал однообразно: «Нечего было пропивать основные производственные мощности».

— Манёк, вот ты когда-нибудь пропивал основные производственные мощности?

— Нет вроде, — отвечал Богородица совершенно серьёзно. — Не доводилось.

— А вот эти двое пропили. Нехорошо… Вот у меня знакомый есть, так у него прапрадед, ещё сто лет назад, кабак пропил. Представляешь?

— Силён мужик! — похвалил Тимко-Митька.

— Да и вы не слабже. Разницы никакой. Только у того кабатчика сто лет никто в роду не пил, а после вас, боюсь, и рода-племени не останется. Вы женаты или как?

— А на ком тут жениться? Одни в город уехали, другие уже замужем, а которые остались, те на трассе передком промышляют. Вот и думай. кто мне достанется?

— Да за тебя даже шлюха дорожная не пойдёт, — сказал Митько-Тимка.

— А за тебя?

— И за меня не пойдёт. Сдохну, — плакать некому будет, а земля чище станет. Вот и хорошо.

Богородица вздохнул, слушая исполненные притворного смирения слова, а Юра жестоко усмехнулся. Среди дорожных рабочих, которые мало чем отличались от Митьки и Тимки, подобные разговоры повторялись всякий раз, когда кто-то пытался уговорить товарища бросить пьянку. Так что не было в Юриной душе никакой жалости к своим случайным подсобникам. И дело тут даже не в том, что Юра твёрдо верил, будто в жизни не брал в рот хмельного, а просто слишком хорошо он знал цену таким разговорам. Недаром говорится: пей, да дело разумей! А таких самобичевателей Юра презирал и прежде, когда ещё… тоже не брал в рот и капли хмельного.

Вечером Митька и Тимка уже не называли Юру мироедом, а уговаривали остаться хотя бы на денёк на тех же условиях, что половина сока достанется ему, но Юра соблазн отверг и, отжав последнюю копну одуванчиков, развернулся и поехал прочь.

— Эх, — сказал, на прощание Митько-Тимка, — глупая ты голова. Счастья своего не понимаешь.

На ночёвку Юра с Богородицей расположились неподалёку от сараев. К дороге выезжать не — нечего привлекать ненужное внимание младшего лейтенанта Синюхова. Поужинали всухомятку хлебом и снетками в томатном соусе. Издавна привычная и потому здоровая еда. Ближе к югу чаще едят кильку в томате, а у нас — снеток или ряпушку. Разницы большой нет, во всяком случае, Юра её не замечал. Возле силосных ям Митька с Тимкой праздновали окончание рабочего дня. Изумительно перевирая мотив, они тянули в два голоса:

И Родина щедро паила мяня

Бярёзовым соком, бярёзовым соком!

Говорят, прежде люди пели от полноты души, а теперь вздумай кто запеть, не только что на улице, но и дома в насквозь прослушиваемой городской квартире, соседи сразу скажут: «Надрался с утра пораньше!» Даже караоке не приживается среди народа, переставшего петь.

С утра отъехали подальше от нескромных глаз и занялись утилизацией сока. Хлебопекарные дрожжи поработали хорошо, и хотя браге из одуванчиков следовало бы побродить ещё несколько дней, пробную порцию уже можно было гнать.

Бражку залили в систему охлаждения и, не щадя остатков солярки, поставили дизель на холостые обороты. Вскоре в подставленное ведро зазвенели капли первача. Капель становилась всё чаще, звонче, в воздухе плыли ароматы цветов и ещё чего-то незнакомого, притягательного и отвратительного одновременно.

У Юры с собой была кружка, а Богородица купил кружку вчера, когда отоваривался в сельмаге. Попутчики зачерпнули по полной кружке зеленоватой, мутно опалесцирующей, пахучей влаги, осторожно понюхали.

— Ну, — традиционно сказал Юра, — будем здоровы!

Странно устроена русская душа. Всё в ней вкривь и вкось да наперекосяк. Потому и не могут её понять возросшие на Декартовой логике европейцы. Уже спрашивалось, как может человек, пьющий отраву, говорить: «Будем здоровы»? Тут не о здоровье речь, а концы бы не отдать, не помереть в корчах. А для русского менталитета есть в этой фразе глубинный, почти сакральный смысл.

— Будем здоровы! — подхватил Богородица.

Оба разом выдохнули и опрокинули кружки в пересохшую глотку бензобака.

На шоссе М-10 они выбрались лишь после полудня. Бензобак, ещё недавно почти пустой, теперь был почти полон. Пьянящие ароматы неслись из выхлопной трубы. С непривычки каток плохо слушался руля, двигался зигзагами и вроде бы даже покачивался на ходу. Зато и скорость на новом топливе — ого, где былые три километра? — теперь клади все шесть, а то и восемь! На такой машине и до Москвы не доехать? Да весь шар земной вдоль и поперёк! Недаром вальцами управляют планетарные устройства, позволяющие широкому цилиндру не пробуксовывать на крутых виражах. С планетарным устройством всю планету можно укатать.

Радостно было на душе, хотелось петь, но не как вчерашние алкоголики, а по-настоящему, широко и раздольно. — Эх, Манёк, — сказал Юра. — Хороший ты человек. Сдвинутый малость, так ведь и я тоже сдвинутый. Я тебе так скажу: не будь сдвинутых людей, Земля давно бы двигаться перестала. Простой человек жрёт да срёт, спит да бдит. А жить ему когда? Только такие, как мы, и живут на этом свете. А что тараканы у нас в головах, то ведь мои тараканы с твоими вроде бы не дерутся. Я бы сказал, мирно сосуществуют на принципах плюрализма. Так что, поехали вместе хоть до самой Москвы!

— Спасибо, — растроганно произнёс Богородица.

— А что, Манёк, петь ты умеешь?

— Вроде бы умею. В армии запевалой был, старшина не жаловался.

— Тогда запевай! Русскую народную! На страх встречным и попутным.

Хорошо нам плыть вдвоём с тобой!

Дорогой широкой в простор голубой.

Голос у Богородицы оказался неожиданно чистый, непропитый.

Каток, покачиваясь, скользил по трассе, и хотя машины по-прежнему обгоняли его, но казалось, что он летит на крыльях. И плевать путешественникам, услышали их или нет люди, наглухо запертые в салонах комфортных автомобилей. И плевать, что кто-то, услыхав краем уха слова «простор голубой», начнёт скабрезно лыбиться и гнусно подмигивать. По себе судит, изврашенец, в меру своей испорченности. Тысячу раз «тьфу» на него! Настоящая жизнь всегда чиста.

И петь легко! И плыть легко!

Туда окольного пути четыре километра,

А по прямому по пути

туда и вовсе не дойти.

Самуил Маршак

Как большой праздник встретили путешественники стелу, знаменующую, что Ленинградская область осталась позади и они въехали в Новгородские края. И к Москве ближе, и, главное, дальше от неугомонного младшего лейтенанта Синюхова, пусть ему служится вплоть до звания генерал-полковника, и век бы его не видать, кроме как по телевизору.