– Конечно.

– Понимаешь, тетрадь пуста, вернее, почти пуста. И мне от этой пустоты становится не по себе. Словно и у меня в памяти вот столько же ничего не значащих строчек. Иногда, когда я засыпаю, перед моим мысленным взором проплывают целые вереницы лиц. Но все это выглядит туманным, смазанным… или напоминает испорченный негатив.

– Ты заметила, что довольно часто вспоминаешь что-то, связанное с фотографией?

– Да. Может, я была фотографом?

– Покажи мне свои руки.

Анна попросила ее об этом вполне осознанно. Почему это мне раньше никогда не приходила в голову мысль взглянуть на ее руки? Может, они испорчены землей, тяжким крестьянским трудом? Или, напротив, ухожены. Руки женщины могут сказать о многом.

– Вот. – Маша с готовностью выставила вперед руки, растопырила длинные красивые пальцы. Ногти немного заросли, но правильной формы, словно за ними регулярно ухаживали.

– Ты не помнишь, покрывала ли ты ногти лаком?

– Только красным. Ярким. В тон помады.

Анна встала, принесла из спальни пузырек с ярко-красным лаком, помаду и зеркальце.

– Попробуем?

– Но ведь я в ночной рубашке…

– А что бы ты хотела надеть?

– Что-нибудь удобное, из эластичной ткани.

Я ничего не понимаю. Ничего. Как это можно не помнить свою одежду? Своего любовника? Мужа? Свою беременность, наконец?! И что с ней будет, когда она узнает о том, что совсем недавно рожала? Она спросит у меня, где ее ребенок, и что я ей отвечу?

Между тем Маша, поудобнее устроившись возле лампы, принялась покрывать лаком ногти. В комнате запахло ацетоном. И в эту самую минуту, когда были готовы всего два ногтя, раздался звонок в дверь.

– Мне кажется, я знаю, кто это. – Маша нервно дернулась. – Мне надо уйти? Лечь в спальне? Это тот самый мужчина, при котором я уронила горшок. Так неудобно получилось.

– Я его отправлю обратно.

– Зачем? Не хочу причинять тебе неудобства. Сейчас я встану и переберусь в спальню. Мне будет еще хуже, если я буду знать, что мешаю тебе, что из-за меня у тебя ломается твоя личная жизнь.

– Это Миша, понимаешь? – сказала Анна таким тоном, словно Маша и впрямь могла что-нибудь знать о ее любовнике. – Любовник, понимаешь? Но он в тот день, когда я тебя встретила, объявил мне, что женится. На другой женщине. Поэтому-то я и помчалась куда глаза глядят. Мне было очень плохо. Очень плохо.

– Но ты любишь его?

– Нет. Не знаю. Я привыкла к нему.

– Он так настойчиво звонит. Ты не боишься, что он больше к тебе никогда не придет?

– И этого я тоже не знаю. Я, если честно, запуталась. Вчера… Господи, какой же он настойчивый… Я только хотела сказать, что вчера ко мне приходил мой бывший муж, Григорий. Вот и получается, что я веду себя не совсем нормально. Я должна выбрать одного мужчину, а по своей мягкости, не знаю, или глупости встречаюсь, выходит, с обоими. Это безнравственно.

– Тебе надо открыть ему и объясниться.

Анна встала, подошла к дверям, открыла одну и посмотрела в «глазок». Да, это был Миша. И в руках он держал букет роз.

– Привет. Ты так долго не открывала.

Он был одет во все новое, и его одежда источала запах какого-то тоже нового одеколона и коньяка. Приготовления к свадьбе идут полным ходом. Опробовали коньяк. Вкус невесты узнали гораздо раньше.

– Я прикорнула после ужина. Проходи.

Миша обнял ее и притянул к себе.

– Тебе грустно, что я женюсь? Признайся, грустно?

– Нет, Миша, я радуюсь. Мне хочется, чтобы ты был счастлив со своей новой женщиной.

– Да она совсем еще девчонка. Она ничего не понимает. Мне с ней трудно, она постоянно плачет. Я ничего не могу поделать, когда женщина плачет. Я теряюсь, и мне начинает казаться, что я самое настоящее чудовище.

– А разве нет?

– Ты так не думаешь, нет. – Он провел ладонью по ее губам, словно желая унизить ее этим довольно грубым прикосновением. – Ты хочешь меня?

– Миша… Я как раз собиралась сказать тебе…

Но он снова провел ладонью по ее губам и вдруг легонько ударил по ним.

– Не смей, не смей, слышишь? Ты не должна мне отказывать. Моя женитьба ровно ничего не значит для тебя. Да и для меня тоже. Просто мне нужны дети, семья. Но ты – это совсем другое дело. И я не хотел бы видеть тебя пошловатой домохозяйкой, стирающей мне рубашки. Ты превосходно готовишь, но я воспринимаю это скорее как искусство, нежели как способ насытиться. Я люблю тебя, и мне хочется, чтобы все оставалось по-прежнему. Я буду так же приходить к тебе, и ты будешь любить меня.

– Раньше ты не приходил ко мне пьяный.

– Я немного выпил, это верно. Но от тоски. Я не представляю себя женатым. Я не понимаю, как можно жить под одной крышей с женщиной. Это же настоящий ад! Повсюду я буду натыкаться на ее чулки, сорочки, бигуди… Это все пошло, пошло. Я буду видеть ее опухшее от сна лицо, буду видеть, как она расчесывается, и меня будет раздражать ее расческа с застрявшими в ней волосами… А все эти ваши женские штучки, какие-то коробочки, тампоны, это же форменная мерзость! А ведь она еще к тому же и забеременеет, ее станет беспрестанно тошнить, и что я тогда буду делать? Мыть после нее раковину или унитаз? Послушай, Аня, я не готов, не готов к семейной жизни. И меня уже ничто не радует. Вспомни, как нам было хорошо вдвоем. Ты живешь так, как тебе удобно, я – прихожу к тебе. Мы вместе, но мы свободны друг от друга…

Его голос был прерван Машей, которая крикнула из комнаты (Анна выслушивала этот циничный монолог Михаила в прихожей, прислонившись к стене), что ей звонят.

– Извини. – Она дотронулась до Миши рукой и зашла в комнату, даже не пригласив его последовать за ней. Она догадывалась, кто это мог быть, и не хотела, чтобы Миша услышал разговор.

Это был Матайтис. Анна с трубкой скрылась в спальне и плотно закрыла за собой дверь, не желая, чтобы даже Маша услышала, о чем они будут говорить.

– Записывайте… – сказал он, и она принялась лихорадочно искать на тумбочке карандаш, а вместо листка бумаги ей пришлось писать на титульном листе Библии.

– Слушаю.

– Интересующая вас машина принадлежала некоему Сергею Анатольевичу Персицу.

Максим по слогам продиктовал ей странную фамилию водителя.

– От слова «персик», только вместо «к» на конце «ц», «цапля».

– Я поняла. Кто он?

– Физик. Работал в одном из научно-исследовательских центров Москвы. Ему тридцать два года. Он погиб в автомобильной катастрофе три дня тому назад. Его тело из морга забрал брат, который приехал сюда в Москву из Ростова, чтобы похоронить Персица дома. Они родом из Ростова. Брат говорит, что Сергей уже много лет жил в Москве, купил себе квартиру в Строгино, но довольно часто приезжал в Ростов, гостил подолгу. Вот и на этот раз он тоже собрался и поехал к брату в Ростов, причем намерен был сообщить ему что-то очень важное.