— Чего тебе, парень? — спросил я.

— Пойду с тобой.

— Зачем?

Он пожал плечами.

— А зачем мне оставаться? — ответил вопросом на вопрос. — Тебе же пригожусь…

По правде говоря, будущее Захарии в Равенсбурге вряд ли было бы таким уж беззаботным.

— А отец?

— Я ему только помешаю, — буркнул. — Пусть лучше люди обо мне забудут. Попросил его о двух конях, деньжатах, сабле, — хлопнул себя по бедру, — и одежде.

И все…

— Ну раз так… — Я пожал плечами. — Будь у ворот, когда прозвонят на вечерню.

— Спасибо, Мордимер, — сказал он, и во взгляде его я заметил искреннюю благодарность. — Не пожалеешь об этом.

Ветер подул в мою сторону, и смрад, бьющий от Клингбайля, едва не парализовал мои ноздри. Я даже отшатнулся.

— Уже жалею, — пробормотал я, но так тихо, что он почти наверняка не услышал.

Эпилог

— Здравствуй, — сказал я, входя в кабинет Хайнриха Поммеля. Тот без слов указал мне в кресло.

— Наделал ты делов, Мордимер, — сказал он, даже не тратя сил на вступительные слова.

— Я установил истину.

— Да-а-а, установил истину. И что мы благодаря этому получили?

— Что мы получили? Истину! Этого мало? Ну, а кроме того, малое вознаграждение. — Положил на стол толстый мешочек, наполненный золотом.

— Забери его, — сказал Поммель измученным голосом. — Я решил отпустить тебя, Мордимер, на неопределенное время. Решил также написать письмо Его Преосвященству с просьбой принять тебя в число инквизиторов, лицензированных в Хез-хезроне.

— Вышвыриваешь за то, что я оказался слишком проницательным, да? Слишком честным?

— Не вышвыриваю. — Он взвесил в руке мешочек и бросил его мне на колени: — Это прекрасный аванс, Мордимер. Ну и думаю, что так для нас всех будет лучше.

— Почему? — спросил я расстроенно. Отложил кошель на стол. Был и вправду тяжелым.

— Ибо то, что для тебя лишь средство, ведущее к цели, для других людей этой целью и является.

Некоторое время я молчал.

— Значит, я должен был договориться с Гриффо, верно? Освободить Захарию, взять деньги его отца, после чего принять деньги от Гриффо Фрагенштайна в обмен на то, чтобы сохранить его семейные тайны?

— Ты сказал, Мордимер.

Значит, Поммель хотел всего лишь спокойно существовать. Именно таков был закон его жизни. А ваш нижайший слуга стал причиной того, что жизнь его сотряслась до самых своих основ. Наверняка моему главе не понравился разговор с людьми в черном. Быть может, не понравился ему также слух, что граф Фрагенштайн утонул, когда его навестили инквизиторы. Поммель, как видно, имел не настолько большие амбиции, чтобы оказаться добросовестным инквизитором, — предпочитал бы оставаться в фаворе у местного дворянства. Как знать, быть может, и сам мечтал когда-нибудь сделаться одним из них?

Я поднялся.

— Возможно, ты позабыл, Хайнрих, что Бог все видит, — сказал я. — Видит и оценивает. Оценивает и готовит наказание.

— Поучаешь меня? — Он тоже встал.

Я видел, как его лицо идет красными пятнами.

— Никогда бы не осмелился.

— Я любил тебя, — сказал он, сделав четкое ударение на «любил». — Но теперь думаю, что ты можешь доставить больше хлопот, чем пользы. В связи с этим составлю письмо, в котором буду просить снять с тебя полномочия инквизитора.

Я обмер, но через миг лишь склонил голову.

— Ибо Он укрыл бы меня в скинии Своей в день бедствия, скрыл бы меня в шатре Своем, вознес бы меня на скалу,[8]— прошептал.

— Убирайся уже, — приказал он измученным голосом.

— Пока нет, — произнес кто-то.

Я резко обернулся. В углу комнаты, опершись на суковатую палку, сидел худощавый человек в грязно-черном балахоне. Каким чудом ему удалось незаметно пройти в Инквизиториум? А каким чудом войти в эту комнату и подслушать наш разговор?

— Добрый брат, ничего из того, что здесь происходит, тебя не касается. Пойдем, я прикажу накормить тебя, а потом, перед дальнейшей дорогой, наполним твою котомку мясом, хлебом и сыром.

Он взглянул на меня и усмехнулся:

— Большое спасибо, Мордимер, но я не питаюсь ничем, кроме Света.

Услышав те слова, хотел спросить, не отворить ли мне в таком случае ставни, не зажечь ли свечи, но, к счастью, не успел того сказать. Хайнрих Поммель упал на колени и ударился лбом в доски пола так сильно, что я побоялся, не пробьет ли дыру в подвал.

— Мой господин, — закричал он, — чем я заслужил такую честь?

— Ты — не заслужил, — ответил человек в балахоне.

Потом встал и приблизился к вашему нижайшему слуге, который глядел на все происходившее, словно баран. Положил руку мне на плечо — и я едва не согнулся под ее тяжестью. Теперь тот, кого я принял за нищего, не казался ни столь низкорослым, ни столь худощавым, как поначалу. Даже бедный балахон сменился снежно-белым плащом. А волосы его засияли, словно чистое золото.

— Мордимер, — сказал он. — Мой дорогой Мордимер… Ты и вправду не знаешь, кто я такой?

Не понимая, я посмотрел в его глаза и утонул в лабиринтах безумия, которые в них пульсировали. Не мог уже самостоятельно отвести взгляда, потому он ударил меня по щеке. Я вырвался из ловушки и шатнулся под стену.

— Не хочу тебя пугать, мой дорогой мальчик, — сказал он, и в голосе том я услышал нотку печали.

— Кто ты? — спросил я, удивляясь тому, насколько спокоен мой голос. Был удивлен, поскольку, кроме хорошо ощущаемой санации его силы, не различал никаких признаков, что сопровождали появление демонов. — Знай, что смело могу вспомнить слова Господа: Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей.[9]

Если бы мог, я выхватил бы из ножен меч, но не было у меня ничего, кроме укрытого за голенищем стилета. Достал его, понимая, как смешно выглядит этот жест. Но речь здесь шла не об оружии, а о силе веры, что направила бы острие.

— Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит; будет производить суд по истине,[10]— крикнул я.

— Хорошо сказано, Мордимер, — признал он вежливо. — И то, что веришь, будто я демон, — это даже к лучшему.

— Есть у тебя времени на три удара сердца, чтобы ответить. Потом тебя убью, — сказал я спокойно и решительно.