— Отдай им деньги, Ганс, — сказал я, присаживаясь. — Или уж — половину того, что проиграли. Никогда не читал разве, как говорит Писание: кто крал, вперед не кради, а лучше трудись![12]

Шулер широко раззявил рот в усмешке, показывая черные десны и пеньки гнилых зубов.

— Я всего лишь достойный жалости грешник, — сказал он с театральным раскаянием, — и не знаю Писания так хорошо, как слуги нашего Господа.

— Так это Ганс? Ганс Золотая Ручка? — спросил Курнос и ткнул его кривым пальцем в грудь.

Близнецы заворчали что-то под нос и одновременно, хотя и незаметно, потянулись к стилетам.

— Нет-нет, — придержал я Первого. — Мы ведь не хотим здесь драк, верно, Ганс?

Шулер усмехнулся и подтолкнул в их сторону кучку серебра.

— Считайте это бесплатным уроком, — сказал он. — Выпьешь со мной, Мордимер?

— Почему бы и нет? — ответил я, а Курнос и близнецы встали, оставляя нас одних.

Трактирщик принес нам вина, и я, прежде чем сделать глоток, сперва смочил губы.

— Всегда осторожен? — усмехнулся шулер.

Я глянул на него, не понимая, что имеет в виду.

— Ах, нет, — сказал наконец. — Просто привычка.

Ганс склонился ко мне.

— Был у Кнаппе? — спросил он шепотом.

— Как всегда, когда в городе, — ответил я, не понижая голос.

— Да он уже предлагал работенку то одному, то другому, — засмеялся Ганс. — Но дураков нету, парень. Знаешь, кого мы давненько не видали в Хезе? Желтого и его людей.

— А откуда б ему здесь взяться? — насупился я, поскольку Желтого в последний раз видели в подземельях барона Берга. Судя по тому, что я слыхал, из тех подземелий быстро не выходят. А если выходят — то не своими ногами.

Ганс пожал плечами:

— Я что, гадалка? Ты просто учти: вот он был, а теперь его нет.

— Взял задаток и смылся, — сказал я, поскольку все знали, что Желтый и его люди — не самая солидная компания.

— Ты вроде бы не дурень — полагать, что Кнаппе дал ему задаток, — фыркнул он. — Это дело смердит, парень, и я тебе советую: держись подальше от проблем.

— В смысле?

— В смысле, уезжай, Мордимер. Просто-напросто уезжай. Или займись чем другим.

— Вот как, — пробормотал я. — И какова будет цена моего послушания?

— Лучше спроси, какова будет цена строптивости. — Сукин сын даже не старался скрыть угрозу в голосе.

— Ганс, ты ведь столько лет меня знаешь — должен бы помнить, что меня можно купить, но нельзя запугать, — сказал я с упреком.

Шулер допил вино и встал:

— Мне всегда казалось, что ты понимаешь, откуда дует ветер, Мордимер, и всегда падаешь на четыре лапы. Не ошибись теперь.

Я кивнул ему:

— Спасибо за вино. И — взаимно. Я хотел бы, чтобы ты знал одно. Я ненадолго выезжаю из города, а делом Кнаппе займусь, когда вернусь. Или не займусь. Это будет зависеть от многого, и от состояния моих финансов в том числе.

Ясное дело, я врал, но это был неплохой способ успокоить Золотую Ручку. Если он имел отношение к Элие Коллер, а мне казалось, что имел, то он, вне всякого сомнения, повторил бы, что Мордимер Маддердин покидает Хез-хезрон. И даже если ему не поверят, зерна сомнений будут посеяны.

Шулер ушел, от порога снова махнув мне рукой, а я минутку посидел в одиночестве, допивая вино.

Когда я наконец вышел, увидел, что Курнос и близнецы сидят вместе с парой оборванцев подле корчмы и играют в монеты. Кивнул им. Неохотно оторвались от развлечения. Мы отошли в сторону.

— Ничего не получилось, — сказал им.

Курнос скривился, а скривившимся выглядел еще хуже, чем обычно. Близнецы помрачнели.

— Ну, тогда сами чего-то найдем, — буркнул Второй.

— Как хотите, но… — я поднял палец, — поступим по-другому. Ждите меня здесь каждый день, с полудня до двух. И никаких авантюр, потому что вытаскивать вас из казематов бургграфа во второй раз я не стану.

Курнос вновь скривился, припоминая те события. Впрочем, у Курноса любое воспоминание о казематах, где бы те ни находились и кому бы ни принадлежали, пробуждали старые воспоминания. И как свидетель его приключений, я мог сказать, что воспоминания эти были крайне мрачными. Да и на сей раз все могло закончиться куда как невесело. Мне и вправду пришлось крепко поднапрячься и использовать немногие свои знакомства, чтобы вытащить парней из тюрьмы. Их обвиняли в убийстве, насилии и грабеже. В лучшем случае — виселица. В худшем — содранная кожа, отрубленные конечности или переломанные колени… И все же мне удалось добиться лишь публичной порки и месячного искупления. Ежедневно должны были восемь часов лежать на плитах собора, в покаянных одеждах и с остриженными головами. Также ежедневно получали по пять ударов кнутом на рынке, куда должны были ползти на коленях. Ну, в конце концов, все это веселье закончилось, а парни получили незабываемый жизненный опыт. Я лишь надеялся, что сумеют сделать из него выводы.

* * *

Концессия пришла через восемь дней, и не сомневайтесь, проверил я ее очень тщательно. И печать, и подписи были настоящими. Красная печать со львом и драконом да размашистая подпись самого епископа Хез-хезрона. Я не думал, что Кнаппе решился бы на подделку церковного документа, но береженого Господь Бог бережет. Получив бумаги, я отправился в хезский Инквизиториум, чтобы официально представиться новым братьям и зарегистрироваться в канцелярии. Восемь дней ожидания я потратил не только на развлечения. Да и что за развлечения в Хез-хезроне? Дешевые девки грязны и больны, а дорогие, как следует из самого этого слова, — дороги. Слишком дороги для бедного Мордимера, что с трудом сводит концы с концами. Но я послушал там и сям то, что услышать стоило, и… Кнаппе был прав: Элия не только не производила впечатление богобоязненной и законопослушной мещанки — напротив, похоже, скрывала некую тайну. Ганс тоже не ошибся: это дело смердело. Но у меня была концессия, и благодаря этому грядущее виделось в более радужных тонах. При том условии, конечно, что вернусь из Сареваальда. А если уж не вернулся оттуда негодяй Желтый, означало сие лишь одно: задание не из легких.

Сареваальд — руины замка в трех стае[13]от Хез-хезрона. Замок сгорел лет сто тридцать тому, и раза три его пытались отстроить, но ничего из этого не вышло. Некий епископ даже хотел поставить на холмах церковь, но как раз случилась война с монголами, и епископа сожгли, а после войны у всех нашлись более насущные проблемы. Потому руины крепости так и темнели на склоне, вечно окруженные туманом и легендами. Рассказывали о детях, что не возвращались с холмов; селяне клялись, что ночью там горят огни и раздаются ужасный вой и дьявольский хохот. То, что пропадали дети, не удивляло, поскольку вокруг были только болота да глиняные карьеры; что же до селян — трудно найти среди них трезвого. Но здешние жители верили, что в руинах затаилось Зло, и селяне даже направляли прошения епископу, дабы снарядил туда экзорциста или инквизиторов. Будто у епископа нет других забот.