– Приходить и сидеть здесь, что ли?

– Да нет, зачем? Просто нужно было в автомате получить талон.

– Совсем сбрендили? Мало того, что за свои деньги, так еще и по записи, что ли? Как к врачу в поликлинике? Хренушки! Скажи ему, пусть где хочет, там и сажает. И дочку, она счас придет…

С трудом подбирая английские слова, Дронова объяснила то ли китайцу, то ли корейцу, что мадам Васильева много наслышана об изысканности японской кухни и просто жаждет ее попробовать. Непременно сегодня.

Вряд ли коротышка проникся тягой госпожи Васильевой к восточной кулинарной культуре, скорее был сражен пышностью форм самой Дроновой – Татьянин бюст приходился аккурат напротив маленьких раскосых глаз привратника. Как бы то ни было, только китаец-кореец вдруг часто-часто закланялся, подхватил стоявший возле входа табурет и, подлетев с ним к столу, попросил уже приготовившихся к трапезе гостей чуть-чуть раздвинуться. Народ зашаркал ногами, противно заелозил по мраморному полу ножками массивных стульев. Привратник втиснул табурет рядом с Татьяниным местом, смахнул с него белоснежным полотенцем невидимые пылинки и сделал приглашающий жест. Васильева, царственно вскинув голову, уселась, а на стул Дроновой положила сумочку на коротком ремешке.

– Простите, но это мое место. – Таня оторопело улыбнулась затылку своей протеже.

– А моя дочка где сядет? – с негодованием обернулась та и поспешно переместила дородное тело вправо, заняв разом два посадочных места.

Таня продолжала растерянно топтаться рядом. Маленький китаец-кореец успел переместиться за ту сторону стойки и вместе с более высоким и упитанным коллегой готовился священнодействовать – разливать по небольшим глубоким мисочкам суп.

На самом деле Васильева Таню спасла. Потому что когда шеф-повар снял крышку с котелка, в котором томился суп, резко пахнуло йодом, морской капустой и вареным луком. Татьяне для рвотного спазма хватило бы и одного из этих ароматов, а тут целый букет. Пользуясь тем, что никто не смотрит в ее сторону, она поспешно выскочила в холл.

В главном ресторане Дронова первым делом подошла к огромному столу с фруктами. Сеанс ароматерапии был нужен ей сейчас, как воздух. Однако уже через минуту Таня, забыв об этой сугубо утилитарной цели, любовалась огромной, вырезанной из арбуза клубникой, ярко-оранжевым лебедем из тыквы и нежно кремовыми лилиями-гигантами, лепестки которых сочились медовым дынным соком.

«Интересно, куда они девают все это великолепие, когда оно подвянет и заветрится? – задумалась Дронова. – Неужели выбрасывают на помойку? Нет, наверно, все-таки едят сами или забирают домой».

Неизвестной породы рыба горячего копчения оказалась изумительно вкусной. Янтарные кусочки просто таяли во рту. «Как хорошо, что появилась эта Васильева из 304 номера!» – с благодарностью подумала Татьяна. Ведь останься она в японском ресторане, ей пришлось бы есть суп. Давиться, но есть, чтобы не обидеть повара и ринувшегося выполнять ее просьбу маленького привратника. И не выглядеть в глазах других деревенщиной, не приученной к утонченной восточной кухне.

На самом деле Таня этой кухни ни разу не пробовала. В ресторанчике, где они каждую субботу перекусывали с Мариной и Настей, роллов, суши и сашими не подавали, а больше Дронова нигде и не бывала.

«Скорее всего, у меня индивидуальная непереносимость, – размышляла она, отрезая ножом кусочек спелой дыни. – Остальные же едят, да еще и щурятся от удовольствия. А у меня эти запахи ассоциируются только с болезнью».

Йодом, смешав его с крахмалом, баба Тоня смазывала маленькой Тане горло при ангине, кисельком из молока и вываренного в нем, а потом протертого через мелкое ситечко лука пользовала от кашля, а морской капустой потчевала, чтобы ослабленный недугом организм получал витамины.

– Ага-а! Вот вы, значит, где… – рядом возникла мадам Васильева, грозная и беспощадная, словно пушкинский Командор. – Значит, сначала расхваливаем японские помои, а потом сбегаем к нормальной пище!

– Но вы же сами хотели… Настаивали…

– Настаивала, – фыркнула Васильева. – Да я туда и не заглянула бы, если б некоторые об ихних неземной вкусноты кушаньях соловьем не разливались. – Васильева обернулась и набросилась на стоящую чуть поодаль похожую на квашню барышню: – Ты чего застыла? Я на улице столик заняла. Там насвинячено было, но я скоренько этих бездельников заставила все убрать. Пошли! До конца ужина полчаса осталось: счас начнут судки на кухню таскать, не емши останемся!

Таня взглянула на Васильеву-дочку. Лет тридцать пять, мощные, без намека на покатость плечи и заплывший жиром затылок при полном отсутствии шеи. Перспектив выйти замуж и освободиться из-под опеки матери-командирши у девки никаких. Так и состарится бедолага в неволе, не узнав, что такое женское счастье…

Вчера вечером Марина с Игорем так и не поговорила. Заранее обдуманная первая фраза: «Мне кажется, нам с тобой пора определиться…» – уже готова была сорваться с языка, когда Грохотов провел ладонью по ее груди и спросил:

– Слушай, а ты Борьку своим молоком вообще не кормила, что ли?

Марина приподнялась на кровати и во все глаза уставилась на любовника:

– Кормила. До девяти месяцев. А почему ты спрашиваешь?

– И ничего потом с грудью не делала? Силикон там какой-нибудь не закачивала, мышцы не подрезала?

– Нет.

– А у тебя есть среди знакомых хороший маммолог? Или пластический хирург, который на фигуре специализируется?

– А зачем тебе?

– Да Юлька вбила себе в голову, что у нее бюст обвислый, хочет сделать коррекцию. А я против – видел как-то по телеку передачу, там про всякие осложнения рассказывали после таких операций… Все, что угодно, может быть. Вплоть до рака. Уж если ей невмоготу, пусть тщательно обследуется, и под нож – только к хорошему хирургу…

– А у нее что, правда все так критично?

Игорь с досадой махнул рукой:

– Говорю же, заклинило бабу! По-моему, вполне нормально. Не замуж же идти и не в конкурсах красоты участвовать. Лучше б еще одного ребенка родила, тогда б не до глупостей было.

– Понятно… – Марина легла на спину и закрыла глаза. К горлу подступил ком, руки сами сжались в кулаки.

– Что тебе понятно? – голос нависшего над ней Грохотова звучал раздраженно. – Ты мне этим своим «понятно» еще в самолете плешь проела!

– Все, – еле выдавила из себя Марина и повернулась на бок. – Давай спать. Уже поздно.

На глазах сами собой вскипали злые, горькие слезы. Плешь она ему в самолете проела… Сам, между прочим, первый начал, ни с того ни с сего вздумал ерничать, над Валерием издеваться: «А чего это твой чуть ли не в самолет полез? Разреши ему, и ремень бы пристегнул, и коленки пледом прикрыл…»

Марина и не огрызнулась даже, просто пробурчала: «Ну проводил и проводил… А твоя с тобой дома попрощалась?»