— Ты покорила меня еще тогда, когда я увидел, как ты танцуешь, — прошептал Альмавива, придвинувшись ближе. Положил руку на ладонь Марианны, сжал ее пальцы, потом скользнул к обнаженному плечу девушки, огладил его. Вторая рука по-хозяйски обняла ее талию. Глаза мужчины горели страстью.

— Я думала, что никогда больше не увижу тебя, — она вздрогнула, когда Энрике будто невзначай скользнул по ее груди своими тонкими музыкальными пальцами, на миг задержавшись на ключице. Декольтированное платье давало мало простора воображению — впрочем, девушка специально сегодня надела именно его — вызывающе-короткое, почти полностью обнажающее спину.

— Когда я ушел, то тут же пожалел об этом, но когда вернулся туда, к уличному оркестру, тебя уже не было.

Теперь он гладил ее спину, и Марианна выгнулась, ощутив, как медленное пламя разгорается в ней, потушить которое сможет только этот мужчина.

— Мне кажется, на нас смотрят, — пробормотала она, замерев в объятиях Альмавивы. К черту смущение и сдержанность — она хочет этого мужчину, и если наступит своим чувствам на горло, то будет жалеть об этом. Пусть будет всего ночь жаркой огненной страсти, пусть — миг, но это стоит того. Потом, когда она вернется домой, у нее будут воспоминания, которые иногда больше целой жизни.

— Тогда мы можем продолжить наш флирт в более уединенном месте, — Энрике отпустил девушку, жестом подозвал официанта, чтобы расплатиться за вино и закуски, а потом залпом осушил свой бокал, словно его мучила жуткая жажда.

Потом была южная ночь и огни уличных фонарей — издалека они казалось жемчужным ожерельем, опоясывающим город. Было много шампанского, и не от него ли кружилась голова?.. И были руки и губы Энрике, его гортанный хриплый шепот, и белые ступеньки старинного дома с фронтонами и мраморными портиками, в котором располагалась севильская квартира Альмавивы. И был удушающий запах роз, и в открытые окна фисташково-золотистой гостиной лился изменчивый лунный свет, и туман дрожал над шпилями старинного храма, и каменные ангелы на фонтане в саду стыдливо отворачивали лица, и хрустальные струи звенели в такт скрытому темнотой уличному гитаристу, и звуки цыганского романсеро казались ненастоящими, доносящимися из мира грез старой Испании, где в апельсиновых садах встречаются тайком влюбленные, а кружевные черные мантильи скрывают страстный блеск глаз.

И были поцелуи — жадные, долгие. Энрике гортанно шептал о любви и ее светлых, почти прозрачных глазах, которые покорили его своей морской синевой. О ее белоснежных волосах, что казались ему удивительными. О ее слишком нежной и слишком бледной коже, сквозь которую просвечивают реки синих вен. О том, что никогда не отпустит ее.

И о каком-то портрете испанской красавицы, умершей лет дести назад. О том, что Марианна удивительно похожа чертами на ту донну, пусть волосы и глаза ее светлые. Обещал показать портрет, находящийся в одной из галерей.

Марианна почти не слушала его, наслаждаясь прикосновениями — легкими и в то же время настойчивыми, словно Альмавива пытался заклеймить ее своими поцелуями и ласками, словно пытался сделать своей навсегда.

— Бланка… Перла Бланка… — шептал он.

Белая жемчужина… Красиво. И он красивый, такой смуглый, такой жилистый, такой поджарый. Ни капли лишнего жира и четкий рельеф мышц. Марианна с придыханием любовалась его торсом, его крепкими руками и широкими плечами, его родинками на шее и щеке, его длинными волосами, в которые так приятно было запускать пальцы, пропуская сквозь них черные шелковистые пряди.

— Моя, моя, моя…

— Твоя…

И сердца бились в унисон, и казалось, что внутри натянулась гитарная струна, и она звенит, она дрожит, она вот-вот оборвется от напряжения и страсти, в которых сгорают любовники. И сплетение их тел — белого и золотисто-смуглого — кажется, нельзя разорвать словно стали они единым целым.

Ночь длилась целую вечность. И не было ничего, кроме горячего шепота и жарких прикосновений. Ничего, кроме внезапно вспыхнувшей любви.

Альмавива предложил поехать в Ронду — ему хотелось показать Марианне как можно больше прекрасных атмосферных мест, пока у него была возможность переложить все свои дела на брата, о котором рассказывал весьма сухо — они явно не слишком ладили. Утром, после того как девушка заехала в гостиницу переодеться — в этом узком коротком платье было не слишком комфортно путешествовать — Энрике повез ее сначала позавтракать, заказав фрукты, сангрию и легкие закуски тапас. Но Марианна от вина отказалась — на такой жаре она могла быстро захмелеть, и потому пила только воду.

Дорога в Ронду была короткой — чуть больше ста километров — и безумно красивой. Но сложной из-за серпантина и холмистой местности. Добрались за пару часов, и то лишь потому, что останавливались освежиться фруктовыми коктейлями.

Сам город поразил и покорил Марианну — белые домики над обрывом, крытые красноватой черепицей, казались игрушечными и чем-то напоминали греческие деревни, а скалы, покрытые невысоким кустарником и изрезанные узкими тропками были величественными и древними. Этот город над пропастью влюбил в себя Марианну. Думалось — как же люди живут у самого края ущелья, это какие крепкие нервы нужно иметь. Альмавива показал девушке мост через огромный овраг, который делил город на две части, и у нее замирало сердце, когда она стояла на краю. И, конечно, будоражило то, что рядом находится он — Энрике Альмавива. Такой загадочный, такой галантный.

Марианна до сих пор ничего не знала толком про этого мужчину — кроме того, что он происходит из старинного аристократического рода и владеет винодельнями. Может, он вообще женат? И этот роман для него — всего лишь веселое приключение? Но спрашивать мужчину о его чувствах или намерениях она не могла. Это смущало.

— Ты так задумчива, — сказал Альмавива, обняв ее за плечи. От него пахло дорогой туалетной водой и кофе. — Ты слишком тиха. Тебе не нравится здесь? Если нет, мы можем уехать. Поедем сразу в Малагу… там море.

— Нет, город чудесен, — отстранилась девушка, словно боялась стоять на краю обрыва. У нее и правда вспотели и похолодели ладони, и в животе образовалась пустота — Марианна боялась высоты. — Просто… просто все произошло так быстро… Я не хочу, чтобы ты решил, что я всегда так легко начинаю отношения…

— А почему я мог так решить? — искренне удивился Альмавива. — И даже если так — что в этом плохого? Ты свободная взрослая женщина, я свободный взрослый мужчина, и мы сами вольны решать, как проводить время без оглядки на то, что кто-то скажет… Кому какое дело до нас, Марианна? В моей стране женщины не слишком переживают о таких пустяках. Они живут и любят одним днем, не помня о прошлом и не думая о будущем. Вы, русские, всегда слишком переживаете обо всем, я давно заметил это, не первый год веду дела с твоими соотечественниками. Но вы умеете развлекаться и любите жить. Только слишком совестливые. А не нужно ни о чем жалеть. Никогда.

Марианна изо всей этой тирады поняла одно — он не женат и не собирается, он свободен. Все его рассуждения о русском и испанском характерах по сравнению с этой фразой казались совершенно несущественными.