Сопровождали меня Греста с Рамирой, вышагивая по бокам с торжественным видом. И мне, конечно, было не до их этого самого вида, просто всё время думала, с какой стороны ждать подвоха.

Но его не было. И это ожидание, натянутые оголёнными струнами нервы… всё это выматывало, причём стремительно выматывало!

Когда мы свернули в северное крыло дома (коридор с распахнутыми настежь окнами запомнился ещё с утреннего «венчания», когда мимо окна какая-то крылатая махина пронеслась), стало понятно, что мои опасения и не думают оправдываться.

Служанки вели целенаправленно к лорду.

И теперь мысли были заняты только тем, как объяснить про̀клятому мужу наличие кинжала под сорочкой…

А ещё интуиция подсказывала: насчёт служанок расслабляться пока всё же рано.

Поэтому нервное напряжение, казалось, уже достигшее своего предела, стремилось распространиться на всю Вселенную.

Когда мы оказались перед высокой дверью, поняла вдруг: не выдержу. Не могу я больше. Вот не могу и всё тут. Сейчас в истерику впаду, заплачу и примусь каяться-обратно проситься, к маме. Это всё… слишком, в общем. Чересчур слишком.

Но — слава богу! — это были всего лишь мысли, внешне я была — сама невозмутимость. И когда Рамира распахнула передо мной дверь, а Греста толкнула в спину, я, конечно, вошла внутрь.

Что-то неуловимо царапнуло внимание, заставило напрячься.

Я не сразу поняла, что именно. А потом дошло с запозданием: когда меня вели «венчаться», прежде, чем дать пройти в тот зал, объявили, так сказать, во всеуслышание. А сейчас не удосужились. Как исподтишка действовали. Впрочем… может, у них по ночам не принято кричать на весь дом о том, что жена, дескать, притопала в покои мужа?

После хорошо освещённого коридора глаза не сразу привыкли к полумраку комнаты, показалось даже сперва, что я стою в кромешной тьме.

Хуже всего было то, что меня встретила тишина. Полная. Абсолютная. Очень, очень тревожная! И без того ведь нервы на пределе…

Я замерла, почти не дыша.

А вдруг эта самая «подстава подстав», которая мне мерещится, никакая не подстава, а просто пакость Гресты и Рамиры? Может, лорд вообще спит? И, — так ведь хочется видеть в людях и их мотивах хорошее, — может, служанки просто запаниковали, что их леди «не позвали» и решили таким образом восстановить справедливость?

Я стояла и с замиранием сердца вслушивалась в тишину, моргала, пытаясь привыкнуть к сумраку и рассуждала так: если лорд спит, то уж точно не стану его будить.

Постою немножко, а потом улизну к себе.

Нет, к себе слишком рискованно: эти ж курицы могут и хай поднять.

Поэтому… Навещу-ка я одного зеленоглазого нагшаса. А что? Где он обитает, я в курсе. Я почти уверена, что остальным эйвам он не достался. Наверное, спит крепким сном, знать не знает о том, что блуждаю тут впотьмах… А если вдруг и вправду спит и стука не услышит, что ж, прикорну на кушетке за занавеской…

Стоило подумать о зеленоглазом воине, как щёки вспыхнули, колени налились томительной слабостью, а дыхание потяжелело. Даже не верится, что то… то волшебное и невероятное, что произошло между нами, было в реальности. А ещё не верится, что это было всего один раз. Идиотизм, конечно, но кажется, я знаю этого зеленоглазого нагшаса всю жизнь. Вообще всегда знала. И он меня тоже.

— Подойди, — раздалось вдруг хриплое (хотелось бы добавить рычание, но это была всё же человеческая речь, хоть и какая-то заторможенная, что ли?) и я не то что вздрогнула, я подпрыгнула на месте, позорно всхлипнув! Сработал эффект неожиданности, и на него ж явно и рассчитывали!

Помня, что злить лорда в мои планы никак не входило, и, учитывая, что слышала о нём до сих пор промедление вообще смерти подобно, сделала пару несмелых шагов вперёд. И не из робости или излишней скромности, а ведь не видно ни черта! Не хватало ещё об этого самого лорда споткнуться!

— Понимаете, тут какое вышло недоразумение, — начала я издалека, собираясь, как есть, поведать лорду о своей излишней мнительности и о так некстати припасённом кинжале.

— Заткнись, тварь! — хриплый оклик был таким неожиданным, что до меня даже грубость не сразу дошла.

А когда дошла, кулаки сами собой сжались.

Да что он себе позволяет?! На меня никто никогда не орал и тем более не хамил!

Папе для «сурового казацкого воспитания» сыновей хватало, вот прям более, чем, сверстники — тоже понятно, не рисковали. В основном из-за братьев, конечно, и отца, чего уж там. Но я, если честно и сама могла за себя постоять. И, хоть мама пробовала мой боевой дух ломать и вообще, воспитывать «как девочку», вынуждена была с отцом соглашаться.

— Пока учится хорошо и учителям не хамит, пусть ведёт себя, как хочет, — безапелляционно заявил как-то папа на семейном суде, пардон, совете. — А то, что Зайцеву синяков наставила, так мне не хватало ещё в детские разборки лезть. Сегодня дерутся, завтра целуются. А я дураком выглядеть не хочу.

— Ещё не хватало! С Зайцевым целоваться! — запоздало возмутилась я.

— Ша, молекула! — цыкнул на меня папа, а потом подмигнул и добавил: — Всё море наше!

— Вот ты всегда ей потакаешь, — покачала головой мама, хотя она вообще-то с отцом не спорила, при нас по-крайней мере, просто тогда сильно из-за тети Иры, мамы того самого «Зайцева» и своей лучшей подруги по совместительству, расстроилась. — А ты посмотри, во что дочь превратилась! Вытянулась, меня уже догнала, худющая, вся в синяках и ссадинах. Не девочка, а бродячий котёнок.

— Инна, включи логику, — миролюбиво посоветовал папа. — То, что вытянулась, это хорошо, в нас пошла, в Богаевских! А что сорванцом растёт, пусть её. Ну скучно ей с девчонками! А с пацанами (имелось ввиду, конечно, с братьями) и веселей, и безопасней. И за себя постоять умеет.

— Другие девочки платьям радуются, — не унималась мама. — А Майе маску с ластами подавай! И скутер!

— Одобряю! — хлопнул ладонью по столу папа. Не успела я обрадоваться, как коварно добавил: — Но и платье тоже купи. Самое дорогое. Под мою премию. Чтоб все эти, — он растопырил пальцы и поморщился, — рюши эти ваши там, ага. И рукава чтоб фонариком!

— Папа! — на этот раз о-очень искренне возмутилась я. — Ну какие ещё фонарики!

— Ладно, ладно, — буркнул папа, усмехаясь в усы. — Давайте, что ли, чай пить.

И мама притихла, загадочно улыбаясь. Просто то, что папа не понаслышке знал о «рюшах» и «рукавах фонариком», на чём, собственно, его познания касаемо женской моды и заканчивались, очень просто объяснялось. А именно — маминым свадебным платьем, которое до сих пор любовно хранилось, присыпанное надеждой, что «когда-нибудь и Майя его наденет», в шкафу. Я, понятно, в этом сомнительном во всех отношениях действе участвовать не собиралась, а вот историю о том, как маме хотелось тех самых «рюш» и «фонариков», и папа, чтобы достать то самое, необходимое, задействовал все свои связи и таки нашёл то самое платье («гэдээровское!» — гордо заявляла мама) буквально перед самым посещением ЗАГСа, слушала с удовольствием.