елань и дуб, венчающий горизонт.

Только это был не дуб. Место дуба заняло подобие тотема. Болвана или кумира – подсказала память историка. Так называли явьих богов. Почему она это вспомнила?..

Кумир имел облик медведя, и от него по всему полотну звёздного неба простирались ветви, как от дерева. Она не сразу разглядела маленькие медвежьи лапки, сменившие листья. Лапки перекрывали всё поле Млечного пути, и казалось, что звенели не колокольчики, а звёзды переговаривались с Василисой.

Она сделала шаг. «Бежали бы звери со всех сторон»… – слова раздались так близко и так далеко, заслоняемые невидимой завесой времени. Игорь (или не он) всё ещё читал наговор.

Ещё шаг. Звон стал слышнее, чище и ровнее. Он удерживался несколько долгих секунд, а потом его эхо растворилось в заоблачной космической дали.

«От востока и от запада, от юга и севера», – от Игорева шёпота поднялся ветер, нёсшийся невесть с какой части света.

Василиса пошла, и то ли сбоку, то ли снизу, то ли сверху раздались слова:

«В день по солнцу», – прямо перед ней расстелилась ровная стёжка к идолу-медведю.

«А в ночь – по месяцу по мелким частым звёздам», – месяц заблестел сильнее.

«Не держали бы зверей ни мхи, ни болота, ни реки, ни озера». Сама не заметив того, Василиса оказалась в двух шагах от идола. Пахну́ло от него землей, несчётными травами, могучим умиротворением. Звон стих. Но медвежьи лапки продолжали шелестеть. «Комоедица…» – различимо шептали они со всех сторон, будто толкаемые неведомой силой. Василиса вздрогнула и напряглась.

Кумир смотрел прямо на неё, массивный, возвышавшийся, как гора перед странником. Глаза вырезанного медвежьего лика были пусты. Две хмурые глубокие прогалины глазниц развёртывали бездну. Они вспыхнули разом, как два маяка на разных берегах. Тут же разгорелась нитка Млечного пути над деревом.

Василиса прошла дальше, за кумира. Покатистым холмом вился путь к речке, которая лежала под звёздами и высвечивалась их зыбким отраженьем. Вода была стоячая, как в пруду. И всё вокруг так же застыло на миг. В ожидании. Её.

«Не держали бы зверей ни мхи, ни болота, ни реки, ни озера», – позвал голос Игоря.

«Не держали бы меня мои цепи, мои грехи, мои страхи», – вторила Василиса, поднимая заметно отяжелевшие ступни. Что там, в конце? Можно ли через отражение уйти к настоящим звёздам?

Она начала проваливаться. Неожиданно и крепко земля вцепилась в её лодыжки и сделала шаг невозможным. Василису всегда что-то удерживало.

Она могла бы уехать из Тупиков навсегда, заняться археологией, приблизиться к тайнам истории и их многозначным разгадкам.

Могла бы остаться с Германом Лацкевичем, немцем, ведшим её любимые лекции по язычеству, могла бы сказать «да» и стать его благоверной.

Могла бы завести детей, а не давать пустые обеты безбрачия под строгим, тираническим досмотром матери.

Могла бы не слушать мать и только потешаться над её порожней верой…

Василиса вытянула ногу из топкой сырой грязи, потом вторую. Путь давался тяжело, почти непосильно, как если бы она решила выдернуть сорняк, но его корни жадно вгрызлись в мать-почву.

Как только ей показалось, что идти стало легче, а земля стала твёрже, путь преградил крест, обрамленный кругом, но Василиса уже не видела ничего, кроме розблеска кристаллических звёзд в воде.

Она выжала последние силы и рванула вперёд, подхватываемая гулким ветром. Ступни увязали в верхнем слое земли, прилипали и противно чавкали. Но ветры были сильнее, их мускулы обхватили Василису любовным объятьем, и она взлетела по-настоящему. Вмиг оказалась у воды. Припала к отражению луны и с неистовой жаждой начала черпать ладонями воду.

Пока пила, хохотала истошно, захлебываясь собственным всесильем. Во рту у неё полоскала ледяная, мёртвая водица, и там же поблескивали звёзды. Их было так много, что Василиса даже перепугалась, что не успеет выпить их все. Она хватала одну за другой быстро и сволочно. Если бы видела мать, если бы видел Он…

Не поспевая за отблеском отражений, Василиса начала захлёбываться. Она задыхалась и отхаркивала воду, выплёвывала заветные звёзды-блестяшки. Стоило ей остановиться, чтобы отдышаться, как звёзды уплывали обратно на свои заученные места близ Млечного. Василиса заторопилась сильнее, роняя всё больше звёзд, захватывая уже и старые и новые.

Перед глазами рябило, в ушах стучало, в горле хлюпала вода, в лёгких клубилась смерть. Успеть бы схватить все… Успеть бы… Успеть… Она нырнула в звёзды с головой и только тогда насытилась. А потом отяжелела, утомлённая и разомлевшая. Её вот-вот должно было унести вместе с потоком пятиконечных звёзд, погруженных в воду своим отражением. И она с умилением ждала, когда её унесёт прочь, ввысь…

Чьи-то сильные руки-клещи ухватили её за горло и потащили наверх. Василиса начала барахтаться, но слишком слабо, чтобы оказать сопротивление.

Её вытянули утопленники – упыри со светящимися глазами. Она захлёбывалась и пыталась утянуть их вниз, но их было слишком много, и они были слишком настойчивы, как религиозные фанатики.

Ей хотелось требовательно кричать «отпустите!», но из горла вылетало только несуразное клокотание. Такое же, как у этих упырей в разорванных истлевших робах. Она стала такой же утопленницей, своей в царстве горемык, гнавшихся за отражением звёзд. Чего она и боялась всегда.

Они облепили её и начали рвать одежду на ней, и тянуть её за руки, расходясь по всем сторонам света. Волшебный звон сопровождал их, точно песнь любящей матери, провожающей сыновей на войну.

Игорь тряс её больно и болезненно, до ломоты костей.

– Ну, давай же, Васютка! – страшно кричал он.

В ушах загремело, Василиса согнулась и поняла, что стояла посреди узкого родника. Он шумел перекатами, словно перебирая клавишами, пристыжено и тихо. Точно извинялся, что завел её сюда.

– Ты что же это? – голос у Игоря осип. Точно так же осип, как когда-то давно после смерти матери. Но сегодня никто же не умер?

– Не знаю, – честно промолвила Василиса, сбитая с толку. Опершись о брата, пришибленная и растерянная, вышла на бережок. – Не знаю, как это случилось. Лунатила… наверное.

В детстве она часто лунатила. Особенно, когда мама скончалась. После таких сомнамбулических снов память чистилась и стачивалась, как карандаш. Старое забывалось, уходило в остывшее прошлое. И сейчас случилось то же самое. Василиса словно обновилась, омывшись в источнике. Новая жизнь, или на худой конец, новая глава?..

Затухал протяжный день, высветленный уходящим солнцем. «Комоедица», – все еще звал Он…

***

Беззвучно улыбалась полноликая луна, и тень её улыбки охватывала всю ширь Тупиков. Посапывал спящий деревенский мирок, сторожимый чуткими сверчками-часовыми. Застенчиво барабанила басонная фабрика, скрывая тихую ругань