Кинулся Карл к окну — народ ахнул.

Что же теперь — прыгать?... Нет, высоко, расшибешься оземь! Только обратно идти!

Скинул Карл рогожку, да уж не мокрую, а чуть только влажную, завернул в нее барыню. Сам кафтан на голову накинул. Дверцу открыл — в глаза жаром шибануло. Уж стены гореть зачали.

Ах, беда, беда!...

Упал на коленки, лицом чуть не к самому полу пригнулся, а все одно дым глаза выедает, нос-рот горечью забивает, так что не продохнуть! Кашляет Карл, а сам барыню за собой волочит, как кошка котенка своего!

Уж и не помнил, как до лестницы добрался! Тут барыню на руки подхватил да вниз побег, о стенку стукаясь, потому как не видать ничего! Разок головешка его догнала, в макушку вдарила, волосы огнем опалив.

Но добежал-таки!

Лесенку свою нашел, которая уж тлела от упавших на нее искр. Народ его снизу увидал — возликовал, шапками махать начал.

Карл одну ногу вниз спустил, за ней — другую, да так, спиной назад, и полез, барыню в руках держа. Лестница скрипит, качается — того и гляди сверзнешься! Но иначе нельзя, иначе ему с ношей своей не справиться.

Так и добрался.

А как добрался, тут все силы его оставили. Упал, кашлять стал, да так, что чуть все нутро не вывернул. Кто-то на нем кафтан тушит, а он того и не чувствует.

Оттащили его в сторону, а тут как раз прогоревшая крыша вниз рухнула, этажи пробивая. Еще бы чуток — и не успел он.

Барыню развернули, из рогожки вынули — жива! Только плачет и на всех очумело глядит. Тут челядь, няньки да мамки набежали, стали подле нее причитать, в чувство приводить. За хлопотами-то о Карле позабыли. Известное дело, кто он — солдат, а она барыня! Ей все внимание.

Только кто-то, кого Карл и не увидал, шепнул ему на ухо:

— Ты теперича денег у них попроси — поди, дадут!

Но только ничего Карл просить не стал. Да и не у кого было! Как раз дом валиться стал, и все от него во все стороны побежали!

Прокашлялся Карл, встал да, шатаясь, к своим пошел, взял топор и айда избу разбирать.

И знать он не знал и ведать не ведал, что с сего достопамятного дня вся-то его жизнь наперекосяк пойдет!...

Не иначе как сам черт надоумил Мишеля отправиться на свою квартиру. Не мог он далее без зазрения совести сидеть на шее Анны, отчего собирался, перебрав вещи, найти что-нибудь подходящее, что можно было бы обменять на дрова и продукты.

Но, ей-богу, лучше бы он у Анны сидел!...

Дверь парадного, как водится, была заколочена досками крест-накрест, но Мишель пошел через черный ход, который был незаперт, был нараспашку. В подъезде было холодно, как на улице, изо рта шел пар, а на лестничных клетках лежали наметенные сквозь разбитые окна сугробы.

Он поднялся к себе на третий этаж и сунул ключ в замочную скважину. В какой-то момент ему показалось, что он услышал за дверью какой-то шум, но не придал этому значения. Там, в квартире, никого не могло быть.

Он провернул ключ и открыл дверь.

Что-то было не так... В первое мгновение он не понял что, но потом!...

Эта квартира досталась ему от отца, который четверть века верой и правдой служил во благо России и государя императора в Министерстве иностранных дел. Почти сразу же после выхода в отставку отец скончался от какой-то экзотической, подхваченной им в Индии болезни. Его кабинет и теперь находился в неприкосновенности, как если бы он ненадолго вышел и вскорости должен был вернуться.

Мишель у себя дома бывал нечасто, постоянно уезжая по делам службы в командировки. И каждый раз, когда он возвращался, его охватывало щемящее чувство утраты...

Но не теперь! Теперь он чувствовал тревогу!

Почему?...

Да потому, что в квартире было довольно тепло! Настолько, что можно было находиться в ней без верхней одежды!... Хотя должно было быть холодно, ведь все это время никто за квартирой не приглядывал и печей не топил!

Но как же так может быть?...

Мишель уже было хотел отступить назад, как вдруг из-за стены выступила чья-то тень и тут же, с другой стороны, еще одна и его цепко схватили за руки, толкнули внутрь и споро захлопнули за ним и задвинули на щеколду дверь.

Сопротивляться он не мог и в первое мгновение даже не пытался, будучи совершенно растерян.

«Грабители!» — решил было он.

И, резко дернувшись, попробовал освободить руки. Но в бок ему жестко и больно ткнулось дуло револьвера, а чья-то рука в перчатках, бесцеремонно облапав сзади его лицо, зажала рот и нос. И тут же он услышал, как сухо и коротко щелкнул взводимый курок.

— Не балуй!...

Он стоял совершенно бессильный, прижатый к стене, ожидая, что вот теперь, через мгновение, прозвучит выстрел! Который даже, скорее всего, никто не услышит, потому что звук выйдет глухой, по причине того, что дуло глубоко вдавлено в пальто и в тело.

Неужели все?...

Кто-то споро начал обшаривать его карманы, обстучал пояс, проверяя, нет ли при нем оружия.

Нет, видно, сразу не убьют, раз обыскивают.

— Ничего! — быстро сказал чей-то голос.

— И что с ним теперь делать? — спросил другой.

— Пристукнуть по-тихому да сволочь ночью на улицу.

Это его пристукнуть и сволочь. В его собственной квартире!

Но тут же застучали быстрые шаги и чей-то показавшийся ужасно знакомым голос сказал:

— Господа, остановитесь, это же свой! Это же Мишель!...

Рука в перчатке ослабла и сползла с лица. Револьвер перестал сверлить бок. И тут же кто-то налетел на него сбоку, разворачивая к себе.

— Господа, разрешите представить — Мишель Фирфанцев!

Мишель автоматически кивнул головой. Тем самым господам, что секунду назад крутили ему руки и чуть его не пристрелили.

Пред ним стоял Сашка Звягин собственной персоной. Давнишний его приятель и сослуживец.

— А мы-то грешным делом тебя списали! — обрадованно сообщил он. — Думали, что красные тебя давно в расход пустили. А ты вот он, живехонек! — И, обернувшись, объяснил: — Господа, мы с Мишелем в одном ведомстве служили, так что в нем можно быть совершенно уверенным.

Офицеры, убрав в кобуры револьверы и так же коротко кивая, представились:

— Штабс-капитан Буров, честь имею...

— Поручик Ардов...

Мишель никак не мог прийти в себя. В его квартире была куча каких-то незнакомых офицеров во главе с Сашкой Звягиным. Откуда?...

— Ты уж прости нас великодушно, — виновато развел руками Сашка. — Мы тут пристанище искали, а к себе мне нынче никак нельзя, меня красные ищут. Заявились вот к тебе, а тебя и нет. Ну мы и распорядились... Немножко вот пришлось тебе дверь попортить. Надеюсь, ты не в обиде?