— Умирать, — послушно поправился он.

— О'кей. — Я не мог тут сидеть и ждать, пока он справится с делом. — Буду дома. Мне должна позвонить одна девица. А как звонить сюда?

Он выдрал листок из блокнота и написал свой номер, дружелюбно поглядывая на меня:

— Все в порядке, amigo. Тебе надо передохнуть, тебе надо собрать мысли. У тебя еще будут дети, будет у тебя спокойствие, ты увидишь, как растет мир вокруг тебя. Надо бы тебе жениться. А?

Он тепло улыбнулся из глубины черной бороды.

— Это хорошо, что тебе позвонит девушка, — сказал он. — Как ей имя?

— Если б я знал... — ответил я.

Она стояла перед моей дверью, когда я вошел в темный подъезд, звякая ключами. Я остановился на верхней ступеньке, разглядывая ее. Свет тут был бледный и серый.

Выглядела она изящно. Руки обнажены — загорелые, мускулистые. Сильное и гибкое тело. Большие голубые глаза — но смотрели они с какой-то ледяной заносчивостью. Белокурые волосы подняты и закручены свободным узлом.

— Ну? — сказала она. — Обычно экзамен кончается на титьках.

Слава богу, я успел оторвать от них взгляд. Уж очень хорошо они наполняли черный хлопчатобумажный жилетик.

— Это здесь?.. — Она ткнула большим пальцем в сторону двери, то есть квартиры, которую я снимал.

Я расплылся в улыбке и кивнул. Лоб у нее был высокий, маленькие ушки, прижатые прической. На меня она глядела без энтузиазма.

— Я Кристина Боммер, — сказала она, и голос звучал так, как будто она старалась говорить по-отчетливее. Взгляд был столь же вежливо-благожелателен, как у людей, смотрящих на деревенского дурачка. — Я дочь Юлиуса Боммера.

— А-а... — ответил я.

— Хорошо, — сказала она ядовито. — Судя по звуку, монетка провалилась в автомат.

— Приношу тысячу извинений, — попробовал я пошутить. — Я ждал, что появится нечто совсем другое.

— Надеюсь, — сказала она без улыбки, — я не стала причиной глубокого разочарования.

— Отнюдь нет, — сказал я. — Титьки очень даже ничего.

Это заставило ее замолчать, позволив мне без помехи ковыряться в замках. Я пригласил ее войти, и она пролетела мимо меня, шелестя черной юбкой. Бедра у нее были узкие, ноги длинные. Обута в плетеные греческие сандалеты, которые вызывающе щелкали при ходьбе.

— Кофе — прямо и направо, на кухне, — произнес я, когда она с явным раздражением остановилась в темной прихожей. Она прошла в кухню, села и, пока я включал кофеварку, сидела тихо, уставившись на большую кирпичную вытяжку над плитой.

— Чем могу быть полезен? — спросил я, когда машинка стала разогреваться. Это было в стиле Зверя. Он образец вежливости. Приходится, при его-то внешности.

— Я хочу, во-первых, знать, как умер мой отец, — произнесла она излишне громко. — У Юлле не было никаких причин кончать жизнь самоубийством.

Она сказала «отец» и «Юлле» — это прозвучало уважительно и по-товарищески. Они были хорошими друзьями.

Я кивал, мило улыбался, старательно проявляя участие.

— Я не знаю, как умер твой отец. Может, полиция в курсе. Могу только рассказать, чему был свидетелем.

Большие голубые глаза жестко уставились на меня.

— Ты сидел в тюрьме, — холодно сказала она.

Тут я повернулся к ней спиной и стал возиться с кофеваркой. Долил свежей воды, смолол еще немного зерен. Достал две толстые чашки, согрел их кипятком. Потом пропустил пар через отстойник, чтобы согреть и его, перед тем как наполнить чашки.

Кофе получился черный, горячий, с пеной поверху. По крайней мере кофе у нее будет хороший.

— Извини, — сказала она мне в спину.

Отвечать я не стал. И поставил перед ней дымящуюся чашку.

Кристина Боммер, дочка Юлле. Я пытался вспомнить, как он выглядел, чтобы понять, похожа ли она на него.

— Тут есть некоторые... неприятные детали... — сказал я.

И вдруг с ее лица исчезло это вызывающее выражение. Она стала выглядеть старше. И красивее.

— Не беспокойся, — сказала она. — Я медсестра. И только что ездила в Хюддинге,[22]посмотрела на него.

Я сел за стол, держа чашку в руке.

— И кто тебя туда направил?

— Твой шеф.

— Фото-Вилле?

Она сидела чуть сгорбившись, будто устала и замерзла.

— Нет, этот... в угловой комнате... Ну, шеф над всей газетой.

— Это который в подтяжках?

— Ну да.

— И он тебе сообщил, что я сидел в тюрьме?

Она выпрямилась, взгляд снова стал дерзким-дерзким.

— Он упомянул об этом, но это вышло как-то заодно.

— Понимаю. — Что тут было с ней обсуждать?

И тогда я рассказал ей всю историю, с мельчайшими подробностями, даже с теми, которые, может, и не имели никакого отношения к делу.

Кристина Боммер закурила сигарету и слушала молча. Закончив, я откашлялся и мрачно спросил, не хочет ли она еще чашку кофе. Она не ответила.

— Здесь какая-то нестыковка, — вдруг сказала она. — Нестыковка — в том, что ты рассказываешь.

Я улыбнулся, глядя в ее большие голубые глаза, любовался цветом ее волос, линиями, которые прорисовал свет, падавший сзади на ее затылок и шею.

Дым от ее сигареты благоухал, был сладок и ленив, словно отдых после тяжелой работы на солнце.

— Почему она позвонила тебе? Почему она прямо не позвонила Юлле, если знала, что он в опасности? Почему она знала, что некий Юлиус Боммер работает в «Утренней газете»? Почему ты не поспел туда вовремя, если она была так хорошо информирована? Кстати... ты сделал хоть какой-нибудь снимок Юлле, прежде чем обрезать веревку?

Я сидел, держа чашку в руке, и только раскрывал рот. Этой деве палец в рот не клади. Она была дотошнее, чем вчерашние полицейские. Они-то даже не спросили фотографа, фотографировал ли он.

Я глубоко вздохнул, прежде чем ответить.

— Послушай, когда ты спрашиваешь — почему то или другое так или не так... я не могу ничего ответить. Спроси лучше в полиции. А насчет фото... Дай подумать.

Большие голубые глаза холодно оглядели меня.

— Медленно думаешь, — сказала она.

— Фото — моя профессия, — ответил я запальчиво. — Я всегда снимаю, порой того сам не замечая.

На пленке было как минимум четыре кадра, это я знал. Кадры, на которых ее отец болтается на веревке, зацепленной за стропилину под потолком гаража. Разве можно было рассказывать об этом? И поймет ли она?