– Успешные испытания были? – спросил я, пребывая в растерянности. Вечные материалы. Ну, почти вечные. Невероятно, до чего человечество дошло. Ха, думается, когда технология перейдет из разряда элитных и очень дорогих в разряд повседневных, многие производители различного ширпотреба обанкротятся. Зачем покупать новые шмотки, если старые еще не сносились и выглядят точно так же, как лежащие на полках магазина? И, может быть, на дорогах, наконец-то, появится асфальт, на тающий с приходом весны раньше утекающего в канализацию снега.

– Да, – кивнул мой друг. – Если провести всю процедуру правильно, то вернуть объект к исходному состоянию чрезмерного труда не составит. Правда, не могу назвать срок, на который тебя придется заморозить. Черт его знает, когда такое лечить научатся, может, лет через двадцать или тридцать? Но не в ближайшие десять, в этом тебе как человек, разбирающийся в новейших разработках, в том числе медицинских, могу дать гарантию. Так ты согласен на визит в криокамеру?

– А у меня есть выбор? – хмыкнул я. – Только вот родителям какую-нибудь убедительную легенду придумать надо, поскольку разработка секретная.

– Все уже сделано, – грустно улыбнулся Александр и, подойдя к щитку напротив моего лица, чем-то щелкнул. – И, кстати, этот комплекс интенсивной терапии уже сейчас тебя к заморозке готовит. Так что спи, Игорь… Увидимся в будущем.

«Не соврал, шпион недоделанный, – подумал я, проваливаясь в темноту после легкого жужжания, сопровождающегося уколом в висок. – Не знаю, как допрашивать, а усыплять эта машинерия умеет здорово».

Против ожидания, полное забвение не наступило. Какие-то тени окружали меня со всех сторон, спрашивали, переспрашивали, заставляли вспоминать всю прошедшую жизнь едва ли не по секундам. Они непрестанно уточняли некоторые детали, им по какой-то причине очень и очень любопытные. Я уже начал подозревать, что действительно умер и попал в загробный мир, но почему-то странные, нечеткие и расплывающиеся собеседники, увидеть которых не получалось, активно протестовали против высказывания мною подобных догадок и снова вели свои расспросы. Вот же заразы любопытные попались, даже сдохнуть спокойно не дадут! Но потом, в один прекрасный момент, они ушли, оставив после себя лишь пустоту и почему-то аромат коньяка. А когда и он пропал, пришла боль.

Болело все. Казалось, по телу снует сразу сотня мелких тараканов с очень острыми лапками, которыми они немилосердно царапают мою многострадальную тушку. Каждая жилочка дрожала от попеременно накатывающих обжигающе горячих и столь же обжигающе ледяных волн. Плюс почему-то не работало зрение, хотя веки, кажется, были подняты. Но уши исправно доносили до мозга обрывки каких-то странных фраз, вроде и русских, но с ускользающим смыслом и интонацией. А в нос били запахи, наводящие на мысли о разлившейся коллекции химикатов.

– Ой, е! – то ли вслух, то ли про себя простонал я, чувствуя, что умираю. – Вашу мать, айболиты, вам чего, наркоза жалко? Ведь загнется подопытный кролик перед заморозкой!

Кажется, моя речь достигла адресатов. Невидимые врачи чего-то залопотали, кто-то, кажется, с грузинским акцентом, отчетливо помянул чью-то мать. Волны холода и жары прекратились. А вот еле чувствуемые уколы по телу заметно усилились. Э… а как я их чувствую? Если верить Александру, я не должен ничего чувствовать, пока позвоночник не починят. Стоп! Я уже в будущем? Оттаиваю?!

И тут меня ударили. Больно. Куда-то в район сердца. Сознание снова померкло.

«Ну и бред же мне приснился», – подумал я, проснувшись и рассматривая потолок. Незнакомый. Ребристый. Слегка светящийся.

– Объект пришел в себя, – спокойно констатировал чей-то механический голос над ухом.

– Что сделал? – машинально переспросил я, пытаясь пошевелиться. Безуспешно. Тело к кровати, на которой лежало, было примотано десятком ремней-фиксаторов. Хорошо хоть одежда имелась в виде непонятной пижамы с высоким воротником.

Над моим лицом склонилась чья-то физиономия. Слегка небритая и пахнущая перегаром. На врача не похожая ну вот совершенно. Разве только на патологоанатома. Похмельного. И очень крупного, такого, что гроб вместе с лежащим в нем трупом одной рукой подымет. Даже металлический.

– Ну, здравствуй, Игорь. Ха, странно говорить с мэном, который в пять раз старше моего грендвазер, – изрек он и, видя выпучившиеся в непонимании глаза, уточнил: – Ну, во всяком случае, если ты правильно назвал дату криоконсервации. Так какая числа имела место быть?

– Э… – замялся я, пытаясь пошевелиться и понимая, что, о чудо, здоров. Во всяком случае, руки и ноги чувствовались. И даже, вроде бы, сгибались в положенных от природы местах на те миллиметры, которые позволяли ремни. – А черт его знает, я больницу после попадания пули в шею плохо помню.

Теперь уже завис «патологоанатом».

– Уас? – переспросил он, и пришлось повторить сообщение. Но понимания с обеих сторон это не добавило.

Примерно с полминуты мы ошалело пялились друг на друга, но потом он хлопнул себя по лбу и чем-то щелкнул. Ремни ослабли, и я наконец-то, впервые, за черт знает сколько лет, смог сесть. Уже неплохо, если подумать. Тепло, светло, еще и живой вдобавок. Не соврал Алекс, замерзнуть и оттаять можно. Наверное. Сути этой самой криоконсервации я так и не понял.

– Спасибо, – поблагодарил я своего не совсем понятного врача, растирая почему-то вдруг зачесавшуюся шею. Пальцы наткнулись на громадный шрам, а глаза сами собой попытались обшарить с ног до головы «патологоанатома». Но не сумели. Ног у громадного мужчины средних лет не было. Был гибрид тележки из супермаркета с каким-то механическим осьминогом.

– Та не за што, – ответил мне с непонятным акцентом вне всяких сомнений настоящий киборг и протянул руку, слава богу, оказавшуюся нормальной. – Петр.

«Оригинальные пошли апостолы, – ошалело подумал я, чувствуя, как ладонь сжимают стальные тиски. – С гидравликой. И, если меня глаза и нос не обманывают, слегка под этим делом».

Вот так я и попал. В будущее. Без возможности возврата, ибо машину времени пока не придумали. И оказалось это будущее совсем не радостным. Разговаривать нам с Петром было сложно, но можно. Русский язык за века моей вынужденной изоляции изменился довольно сильно, но еще был узнаваем. К тому же англицизмы, которых в нем появилось очень много, благодаря учебе в институте, оказались мне, в большинстве своем, понятны. Человечество объединилось, вышло в космос, повстречалось с иным разумом, колонизировало изрядное количество звездных систем и вплотную приблизилось к бессмертию… Но оно все так же требовало хлеба и зрелищ, как во времена Древнего Рима. И первые его представители все так же стремились отнять все у других, не желая трудиться самим. А в рейтинге второй насущной потребности лидировала, безусловно, льющаяся кровь. Разбудивший или, вернее, разморозивший меня Петр оказался самым натуральным расхитителем гробниц. Точнее, оставшихся после Третьей мировой бункеров, однако разница между ними и пирамидами, на взгляд сегодняшнего обывателя, не так уж велика. Петр, отставным солдатом удачи, искавшим по древним подземельям прибавку к пенсии, занимался археологическими изысканиями по заказу, умереть не встать, озабоченной сохранением своего культурного наследия русской мафии. А еще не подвергал сомнению мысль, что без оружия теперь по городам, не важно каким, ходить можно далеко не везде. И утверждал, будто попадаться на глаза власть имущим – это верная примета скорой и страшной смерти.