учение древнего иудаизма нашло дорогу в сердца верующих. Секты и школы могли возноситься и свергаться, оглушая простых людей шумными спорами, и все же еврей, уединившись в своей душе, слышал голос Бога Авраама. Время пророков, мессий и чудотворцев, возможно, ещё придёт, но еврей понимал, что для общения с Богом ему не требуется посредник, что он, как и каждый из миллионов его братьев, должен был выполнить свою часть Божьего промысла. И эта тесная связь с Богом была источником силы, которая помогала еврею пройти все испытания в его жизни в Черте. Сознательно или бессознательно, еврей отождествлял себя с делом добродетели на земле, отсюда и героизм, с которым он встречал батальоны тиранов.

Никакие пустые формальности не смогли бы произвести на ещё нерождённых детей Черты впечатления достаточно глубокого для того, чтобы они были готовы к добровольной мученической смерти почти сразу же после того, как их отлучали от материнской груди. Пламя купины неопалимой*, ослепившей Моисея, всё еще освещало мрачную темницу Черты. Под лицедейством, обрядами и символической атрибутикой был скрыт истинный объект поклонения еврея – лик Божий.

Это неоднократно доказывалось теми, кто сбегал за пределы Черты оседлости. Воодушевлённые внезапной свободой, они хотели одним махом избавиться от всех пут своих древних уз. Желая слиться с лучший миром, в котором они оказались, сбежавшие заключенные поставили себе целью изменить своё мировоззрение, свои взгляды, свой образ жизни. Они наслаждались своей трансформацией, думая, что от их прежнего рабства не осталось и следа. А потом однажды, оказавшись в тисках какого-то решающего испытания, еврей с тревогой заглядывал в глубь своей души и находил там образ Бога своих предков.

Весело играли скрипачи на свадьбе моего отца, который был внуком Исраэля Киманьера, светлая ему память. Самые благочестивые мужчины в Полоцке танцевали всю ночь напролет, их пейсы* раскачивались, в благочестивом экстазе разлетались полы их длинных сюртуков. Среди приглашённых гостей толпились нищие, надеясь на щедрые подаяния от людей, чьи сердца горели набожностью. Свадебный шут превзошёл сам себя тонкими намёками в адрес друзей и родственников, которые подносили свои свадебные подарки по его веселому приглашению. Шестнадцатилетняя невеста, задыхаясь под тяжелой фатой, смущённо краснела от множества тостов за здоровье её будущих сыновей и дочерей. Весь город был взбудоражен радостью, потому что благочестивый отпрыск благочестивого рода нашел благочестивую жену, и молодая ветвь древа Иуды* вот-вот должна была принести плоды.

Когда я приходила полежать на груди у матери, она пела мне колыбельные на возвышенные темы. Я слышала имена Ревекки*, Рахили* и Лии*, как слышала имена отца, матери и няни. Моя детская душа была очарована печальными и благородными каденциями, когда моя мать пела о моем древнем доме в Палестине, или оплакивала опустошение Сиона*. Вложив в мою руку первую погремушку, надо мной произнесли молитву о том, чтобы в жёны меня взял благочестивый человек, и чтобы среди сыновей моих был мессия.

Меня вскармливали мечтами, наставляли пророчествами, учили слышать и видеть мистические вещи, открытые лишь тонкой душе. Меня учили называть себя принцессой, в память о моих праотцах, которые правили нашим народом. Скрываясь под маской изгоя, я ощущала нимб над головой. Меня осаждали безжалостные враги, незаслуженно ненавидели, сотни раз истребляли, но я всякий раз поднималась с гордо поднятой головой, веря, что в конце концов обрету своё Царствие на этой Земле, пусть я и заблудилась в изгнании; ибо Тот, кто провёл предков моих невредимыми через тысячу препятствий, направлял и мои стопы. Бог нуждался во мне, а я нуждалась в Нём, ибо у нас было общее дело, согласно древнему завету между Ним и моими праотцами. Я была наследницей этой мечты, как и все печальноокие дети Черты. Это живое семя я нашла среди фамильных ценностей, когда научилась очищать их от колючей оболочки, в которой они перешли ко мне по наследству. И каков же плод этого семени, и куда ведут такие мечты? Если ответ должна дать я, то пусть мои слова будут правдивы и смелы.

Глава III. Оба их дома

Среди средневековых обычаев, которые сохранялись в Черте, когда весь остальной мир уже давно забыл о них, было использование народных прозвищ вместо настоящих фамилий. Фамилии существовали только в официальных документах, таких как паспорта. В большинстве случаев людей знали по прозвищам, прозаичным или колоритным, полученным в связи с их профессией, физическими особенностями или выдающимися достижениями. Среди моих соседей в Полоцке были Янкель Парикмахер, Мулье Слепой, Моше Шестипалый; членов их семей тоже называли по этим прозвищам, как например, «Миреле, племянница Моше Шестипалого».

Позвольте рассказать вам о моём семейном древе, поднять ввысь фамильный герб и узнать, какие герои оставили в моей судьбе тот след, который отличает меня от других. Позвольте мне разыскать своё имя в летописях Черты.

В деревне Юховичи, что находилась в шестидесяти верстах от Полоцка, старейший житель всё ещё помнил прадеда моего отца, когда мой отец был мальчишкой. Его звали Леви Трактирщик, и в этом имени не было упрека. Его сын Хаим преуспел в деле отца, но позже занялся стекольным ремеслом и научился ловко мастерить всякую всячину, благодаря чему смог преумножить свой слишком скудный заработок.

Хаим Стекольщик считался человеком с прекрасным самообладанием, мудрым в быту, честным в делах. Рахиль Лия, его жена, славилась ещё большей житейской мудростью, чем он. Она была деревенской советчицей во всех жизненных неурядицах. Отец запомнил свою бабушку высокой, стройной, красивой пожилой женщиной, активной и независимой. В то время ещё не придумали атласных лент для волос и отделанных кружевом шляпок, и Рахиль Лия носила на своей бритой голове величавый кнупф*, или тюрбан. В Шаббат и по праздникам она посещала синагогу в длинной прямой накидке, доходящей ей до лодыжек, она носила её небрежно, продев лишь одну руку в рукав, с другого плеча рукав свисал пустым.

Хаим родил Иосифа, а Иосиф родил Пинхаса, моего отца. Невольно задумаешься, порождением чего стала я. Иосиф унаследовал ремесло, доброе имя и скудную часть отцовского имущества и неотступно следовал семейной традиции честности и бедности вплоть до дня своей смерти. Впрочем, в Юховичах никогда не слышали ни об одном члене этой семьи, даже о сомнительном кузене, который не был бы погружен в нищету по самые пейсы. Но здесь это была обычная история, вся деревня Юховичи была на грани нищеты.

Иосиф был заурядным работником, заурядным ученым, заурядным хасидом. В одном он был удивительно хорош – он вечно ворчал. Хотя злым он не был, но