моя бабушка, которая сама была лучшим ученым, чем учительница, дополнительно учила её письму. Моя мама училась быстро и выразила желание изучать русский язык. Она выпрашивала и уговаривала, и мать вступалась за неё, пока дедушку не удалось уговорить послать её к репетитору. Но судьба была против образования моей матери. В первый же день в школе внезапное воспаление глаз временно ослепило её, и хотя хандра исчезла так же внезапно, как и появилась, это расценили как дурное предзнаменование, и маме не разрешили вернуться к занятиям.

Но она не сдалась. Она откладывала каждый грош из тех, что ей давали на сладости, и подкупала брата Соломона, который гордился своей учёностью, чтобы он тайно давал ей уроки. Эти двое усердно корпели над книгой и пером в своем укрытии под стропилами, пока мама не научилась читать и писать по-русски, и переводить простые отрывки с иврита.

Моя бабушка, хотя сама и была хорошей домохозяйкой, не предпринимала никаких попыток научить свою единственную дочь домоводству. Она только баловала и нянчилась с ней, и отправляла её играть на улице. Но моя мать была столь же честолюбива в отношении домашнего хозяйства, как и в отношении книг. Она уговорила горничную позволить ей замешивать тесто для хлеба. Она училась вязанию, наблюдая за своими подружками. Она была здоровой и активной, схватывала всё на лету, и её распирало от нерастраченной энергии. Поэтому в возрасте десяти лет она была уже вполне готова стать главной помощницей в торговых делах отца.

С годами она приобрела бесспорный деловой талант, так что отец мог спокойно поручить ей все свои дела на время отъезда из города. Её преданность, способности и неутомимая энергия сделали её, со временем, незаменимой. Мой дед был вынужден признать, что те немногие знания, которые моя мать получила украдкой, были обращены на благо, когда увидел, как умело она ведёт его торговые книги, и как хорошо ладит с русскими и польскими покупателями. Возможно, именно это стало тем аргументом, который побудил его, после долгих лет запретов, снять вето с прошений моей матери и позволить ей снова брать уроки. Ибо если с религиозной точки зрения главной заботой отца было благочестие, то с мирской он превыше всего ставил деловой успех.

Моей матери было пятнадцать лет, когда она вступила на путь получения высшего образования. Каждый день её отпускали из лавки на два часа, и в этот промежуток времени она изо всех сил старалась покорить мир знаний. Катрина Петровна, её учительница, хвалила и поощряла её, и не было причины, по которой способная ученица не должна была превратиться в культурную молодую даму, если к ней была приставлена мадам, преподающая русский, немецкий, вязание крючком и пение – да, из книги, под аккомпанемент клавира – и всё это за плату в размере семидесяти пяти копеек в неделю.

Разве я сказала, что причины не было? А как же брачный посредник? Ханна Хайе, единственная дочь Рафаэля Русского, которой шёл шестнадцатый год, и которая была пышущей здоровьем, весёлой, способной и хорошо образованной, не могла укрыться от глаз шадхана. Куда это годится, позволить такой красивой девушке состариться над книгой! Срочно под хупу*, пока её ещё можно выгодно пристроить на ярмарке невест!

Моя мать и думать о браке в то время не желала. Она ничего не выигрывала от замужества, ведь у неё уже было всё, чего она хотела, особенно после того, как ей разрешили учиться. Хотя её отец был довольно строгим, мать баловала и ласкала её, и она была любимицей своей тёти Ходе, жены скрипача.

Ходе купила прекрасное имение в Полоцке, после того как там поселился мой дед, и оно служило ей домом всякий раз, когда ей надоедало путешествовать. Она жила на широкую ногу, у неё было много слуг и работников, она носила шёлковые платья по будням и ставила серебряную посуду даже перед самым незначительным гостем. Женщины Полоцка, затаив дыхание, восхищались её гардеробом, подсчитывая, сколько у неё было расшитых сапог по пятнадцать рублей за пару. Манеры Ходе были не меньшим предметом для сплетен, чем её одежда, ибо в путешествиях она приобрела странные привычки. Хотя она была настолько благочестива, что никогда не испытывала искушения съесть терефу, как бы ни была голодна, в других отношениях её поведение нельзя было назвать общепринятым. Для начала, у нее была привычка пожимать руку мужчинам, глядя им прямо в глаза. Она говорила по-русски, как гой, держала пуделя, и у неё не было детей.

Рынок древесины, Полоцк

Никто не винил богатую женщину в том, что у неё нет детей, потому что в Полоцке хорошо знали, что Ходе Русская, как её называли, променяла бы всё своё богатство на одного худосочного младенца. Но она была виновна в том, что много лет подряд провела в добровольном изгнании из еврейского общества, жила среди свиноедов и подражала дерзкому поведению гойских женщин. И поэтому женщины Полоцка хотя и сочувствовали её бездетности, но считали, что это, возможно, не более чем заслуженное наказание.

Ходе, несчастная женщина, скрывала под атласными одеяниями страждущее сердце. Она хотела взять на воспитание одного из детей моей бабушки, но бабушка и слышать об этом не желала. Особенно Ходе была очарована моей матерью, и бабушка из сострадания одалживала ей дочь на несколько дней подряд, и это были счастливые дни как для тёти, так и для племянницы. Ходе угощала мою маму всеми лакомствами из своей роскошной кладовой, рассказывала ей чудесные сказки о жизни в далеких краях, показывала ей все свои прекрасные платья и драгоценности, задаривала подарками.

Чем старше становилась моя мама, тем сильнее тётя хотела ей завладеть. Следуя тайному плану, она усыновила мальчика из бедной семьи и воспитывала его со всеми преимуществами, которые можно купить за деньги. Мою мать во время её визитов надолго оставляли в компании этого мальчика, но ей куда больше нравилось общество пуделя. Это огорчало её тётю, которая лелеяла в своем сердце надежду, что моя мать выйдет замуж за её приёмного сына и в конце концов станет её дочерью. Чтобы приучить маму быть высокого мнения о подобранной ей паре, Ходе все уши ей прожужжала, нахваливая мальчика и выставляя его в выгодном свете. Она открывала свои шкатулки с драгоценностями, доставала сверкающие бриллианты, тяжелые цепочки и звенящие браслеты, надевала их на маму перед зеркалом, говоря, что все они будут её – её собственными, когда она станет невестой Мульке.