В последний момент он успел представить, как во все стороны брызнули желтые опилки… Но представил это уже там, во дворе, у подъезда, из которого выходил в четвертый раз за сегодняшнее утро.

«Москвича» Ботика во дворе уже не было. Там, где он только что находился, осталось пятно сухого асфальта и безобразные (экологи, где вы?) потеки машинного масла.

Бачагуров перевел взгляд на окно, откуда так недавно (давно?) смотрела на него (не на него?) жена, Маша.

«Дело в том, — ему хотелось, чтобы его выслушали, хотелось объяснить кому-то, хотя бы даже гражданам из числа неорганизованных для дела охраны общенародных средств производства и строительных материалов, хотя бы и самому Ботику Матвею Матвеевичу — кому угодно, но за неимением слушателя стал объяснять самому себе: — Дело в том, что она, жена, провожала меня (или не меня, а вас, уважаемый, будь ты трижды проклят, товарищ Ботик) на работу. Провожала так же, как провожает всегда: вчера, и позавчера, и уже восемнадцать лет нашей бездетной радостной жизни, исключая, конечно, субботы, воскресенья, Восьмое марта и другие дни всенародных праздников. Провожала, смотрела вслед, а потом… потом началось непонятное…»

«Шутите, гражданин?» — послышалось (или показалось, что послышалось?) вдруг в ответ.

«Уж не глас ли это судьбы?» — засуетился, завертелся волчком Бочургаров, ибо к чему, к чему, а к судьбе, ее игре и непредсказуемым причудам всегда относился всерьез и с уважением, со страхом тайным относился.

«Какие могут быть шутки?!» — хотел было возразить он в оправдание и очень даже кстати вспомнил, к месту, можно сказать, что абсолютно, ну просто начисто лишен чувства юмора, с детства лишен, уж в этом-то его не заподозришь, не упрекнешь (Пример? Пожалуйста. Свежайший. Не далее как вчера, загнав в палец иголку от кактуса, он так до конца и не смог понять Машу, когда она сказала, что при таких уколах возможен летальный исход. Даже сейчас, в ситуации исключительно экстремальной, он, и как семьянин, и как гражданин, не прочь узнать, говорила она в шутку или всерьез, правду сказала или ляпнула со зла? Разумеется, на всякий случай он приготовился к худшему. Внутренне, конечно. Привел в порядок воспоминания о родных и близких, друзьях и сослуживцах, выбросил из головы лишнее, мелкое, высоко оценил свой скромный вклад в работу коллектива треста вообще и возглавляемого им отдела в частности, и даже альбом семейный просмотрел на предмет сентиментальных воспоминаний, одновременно, как помнится, нащупывая и как бы случайно давя на ушедшую глубоко под кожу занозу), — хотел было возразить, повторимся мы, да передумал: к чему сейчас оправдания? И без того ясно: вся жизнь на виду, как на ладони — скрывать нечего! Кристальной чистоты человек — смотри, как сквозь стекло, — прозрачный и чистый. Не верите? Проверьте! Есть соответствующие документы. Грамоты, благодарности, выписки из приказов — нате, смотрите, не жалко и даже желательно…

Не откладывая в долгий ящик, присев на скамейку, Богочуров продолжает заранее отрепетированную речь:

«Вот он стоит перед вами, скромный с виду, неприметный руководящий работник среднего звена, каких много (находятся остряки, которые говорят, что слишком много) и каких нет. Не удивляйтесь противоречию. Противоречия здесь нет, есть диалектика. Марксистско-ленинская, единственно правильная, нерушимая (несокрушимая и легендарная), твердая, как гранит…»

«Ближе к делу!» — раздается тот же незнакомый взыскательный голос.

Красная скатерть, карандаш, вода с зеленым мхом на дне графина — появляются, дрожат, точно видение, точно мираж в пустыне. Комиссия?

«Посмотрите на него, — не теряет нити Бучогоров вопреки проискам супостата и показывает школьной указкой (откуда только взялась?) на стоящего рядом с собой двойника. — Им пройден большой и славный путь. В его судьбе, в его поступках судьба страны отражена. Попробуйте поинтересоваться, что у него в карманах, — указка ткнулась в шерстяной ворсистый бок. — Загляните и вы узнаете, что в карманах у него бесценный груз. Как то: благодарность директора школы за культурное отношение к девочкам. А это — за блестящие показатели в беге на месте (обратите внимание на слово «блестящие»!). Давно это было, не отрицаю, давно, но ведь было, было — занимал места и не последние! Вот диплом за первое место в командных соревнованиях по перетягиванию каната; а вот — за активное участие в создании благоприятных условий для проявления общественной инициативы по организации загородной поездки (девиз мероприятия «Вместе с коллективом в труде и в быту» — подписано лично товарищем Камышанским, который, несмотря на преклонный возраст, продолжает, как вы знаете, оставаться на посту начальника гражданской обороны и по совместительству зампредом профсоюзной организации); есть еще и еще — всего не перечтешь. Имеются, имеются документы, говорящие о его, то есть моей, жизни и деятельности. Чтобы не отнимать вашего драгоценного внимания и времени, заканчиваю словами из последней характеристики, выданной для предъявления по месту жительства: «Морально устойчив. Политически грамотен. Активно участвует в общественной жизни».

Багучеров обводит воображаемых членов воображаемой комиссии своим немигающим вопрошающим взглядом (довольны ли?) и видит, как почтительно вытягиваются их лица.

Это триумф (не путать с одноименным унитазом) — если б не легкое недомогание, он был бы счастлив («По большому счету, товарищи, по большому счету!»), он мог бы сделать свою победу окончательной и бесповоротной («Есть чем козырнуть, товарищи, есть чем!»), но заседание затянулось — пора подвести итоги…

«Согласны, товарищи?» — спрашивает он.

В ответ один из членов комиссии (желтолицый, курчавый, в пенсне на черном шнурке — типичный меньшевик) поднимается, откашливается (а как же!) и зачитывает проект резолюции:

«Есть предложение снять шляпы перед товарищем Бочаругаровым. Кто за? Кто против? Кто воздержался?»

И внезапно, резко и властно, громко и отовсюду — голос председательствующего («Бог? — пугается Боччурагов. — Или глас судьбы, от которой не уйти, не скрыться? Или, может, представитель большевистской фракции во второй Государственной думе? Второе я?»):

«А чем, собственно, вы занимались последние годы, уважаемый Арнольд Прокофьевич (или Арчибальд Понайотович — не раз беру по инициалам)?»

«Андрей Петрович.» — поправляет Баччаругов.

«Чем?!» — гремит в поднебесной.

«Работал, — мгновенно реагирует он, удивляясь наивности вопроса. — Занимался общественно полезным трудом. Служил во благо святого Отечества нашего.»

«Цель? Цель в чем?!» — не унимается громогласный.

«Цель известна —