Аслам, естественно, заявил, что папаша поедет с нами – мол, свежий воздух пойдет ему на пользу. По моему убеждению, старому хрычу на пользу пошла бы только полная остановка дыхания, но, понятное дело, ничего подобного сказать я не мог, и поскольку первая моя игра за команду Минна намечалась на понедельник, было решено тронуться в путь днем ранее. Мне удалось увильнуть от поездки вместе со всеми – дело в том, что молодой Конингэм заказал комнату в «Сороке», чтобы поглядеть на казнь, назначенную на утро понедельника, – но Элспет я об этом ничего не сказал. Дон Соломон препроводил всю орду на станцию, к нанятому им специальному поезду. Там была Элспет с чемоданами и коробками, достаточными для основания новой колонии, старый Моррисон, укутанный в плед и стенающий по поводу необходимости путешествовать по железной дороге в воскресный день, и Джуди, штучка моего батюшки, наблюдавшая за происходящим с ехидной усмешкой.

Мы с ней в те поры не общались. Я как-то завалил ее (один раз) в стародавние времена, воспользовавшись отсутствием сатрапа, но потом она дала мне от ворот поворот, и между нами случилась оживленная перепалка, в ходе которой я поставил ей фингал. С тех пор мы находились исключительно в светских отношениях, ради сатрапа, но когда некоторое время тому назад его снова увезли к эскулапам в надежде излечить от белой горячки, Джуди заделалась компаньонкой у Элспет – о, мы представляли собой вполне приличную семейку, ей-богу. Девчонка была симпатичной и толковой, и, помогая ей сесть в экипаж, я пару раз ущипнул ее, за что удостоился ледяного взгляда. Помахав на прощание, я обещал присоединиться к компании завтра в полдень в Кентербери.

Не помню, с какой стати устраивать казнь в понедельник, что, впрочем, и не важно, но это был единственный раз, когда мне довелось наблюдать, как вздергивают человека в Ньюгейте. Кроме того, там произошла встреча, имеющая отношение к нашей истории. Прибыв в воскресенье вечером в «Сороку», Конингэма с дружками я не застал – они отправились в тюремную часовню, наблюдать за последней службой приговоренного. Я немного потерял, так как, вернувшись назад, парни жаловались, что чуть не умерли от скуки: капеллан без конца бубнил молитвы, а убийца сидел в темном закутке и болтал с тюремщиком.

– Они даже не сажали его на гроб, – заявляет Конингэм. – Мне казалось, они всегда используют его как сиденье, Бересфорд мне об этом говорил, чтоб ему!

– Ну, знаешь, все-таки не каждый день видишь парня, присутствующего на собственной похоронной службе, – говорит один. – Хотел бы ты выглядеть таким же живым на своей собственной, а, Коннерс?

Затем они занялись картами и вином с легкой закуской, а ближе к вечеру появились, само собой, и девки – шлюхи из Сноу-Хилла, к которым я и на пушечный выстрел не подойду. Мне было любопытно наблюдать, как Конингэм и прочие юнцы просто подпрыгивают от возбуждения – отчасти из-за игры и разврата, но больше всего из-за предстоящего зрелища казни. Для меня-то это все были пустяки: мне за время странствий приходилось видеть, как людей вешают, обезглавливают, распинают и вообще Б-г знает что творят; просто мне было интересно посмотреть, как английского преступника будут вздергивать перед лицом английской толпы. Пока же я уселся за экарте со Спидикатом и благодаря шулерству обчистил его напрочь.

К тому времени большая часть компании упилась и храпела, но выспаться не удалось, так как спозаранок прибыли строители виселицы и устроили на улице такой перестук, что все проснулись. Тут Конингэм сообразил, что у него имеется ордер шерифа, и мы всей толпой побрели в Ньюгейт, чтобы поглядеть на того парня в камере смертников. Помню, как эта пьяная, шумная компания затихла, стоило нам оказаться внутри Ньюгейт-Ярд, с тамошними сырыми темными стенами, обступающими со всех сторон. Наши шаги гулко отдавались по каменным коридорам, дыхание сделалось сдавленным, а голос понизился до шепота, тюремщики же жутко ухмылялись и вращали глазами, стараясь сполна отработать заплаченные Конингэмом денежки.

Сдается, впрочем, что юные повесы ничего не поняли, так как спешили увидеть человека, забывшегося сном на каменной скамье, рядом с которым на матрасе лежал надзиратель. Пара ребят из наших, слегка уже протрезвев, настаивала, чтобы осужденного разбудили. Они, как я понимаю, надеялись, что он начнет стенать и молить. Конингэм, самый рьяный из всех, разбил о решетку бутылку и заорал, побуждая парня подниматься, но тот только тупо поглядел на нас. Зато на сцене появился похожий на церковного старосту тип в черном плаще и высокой шляпе. Он обрушился на нас с яростью урагана.

– Бездельники! – закричал он, топая ногами и побагровев. – У вас совсем совести нет? Б-же правый, и это те, кого называют цветом нации! Пр-тье! Пр-тье! Что вам всем, к ч-тям, провалиться!

Он буквально обезумел от гнева и клялся, что тюремщик заплатит за это своим местом, потом начал толкать Конингэма. Но нашего бравого Кони так просто не смутишь: отвечая ругательством на ругательство, он пьяно проковылял к эшафоту, который был почти закончен – черный брус, ограждения и все такое – и стал плясать на ступенях, пока разозленные рабочие не спихнули его на дорогу.

Дружки со смехом и шутками подняли лорда и повели обратно в «Сороку». Было теплое летнее утро; собравшаяся уже толпа улюлюкала и ухмылялась, пока мы пробирались сквозь нее, но кое-кто бросал на нас хмурые взгляды и кричал: «Позор!» На улице пирожники расхваливали свой товар, а продавцы моделей виселиц, признаний Курвуазье[36] и кусков веревки с последней казни (приобретенных, без всякого сомнения, в бакалейной лавке этим же самым утром) сидели за завтраком в «Ягненке» или «Сороке», дожидаясь, пока народ соберется по-настоящему. Подтягивалась мелкая воровская шушера и шлюхи, у окон занимали места благопристойные семьи, решившие устроить себе пикник; извозчики расположили свои экипажи у стен домов, предлагая выгодные места по шестипенсовику за штуку. Лавочники и привратники, которым нельзя было бросить работу, кляли тех, кто мешался у них под ногами, констебли парами сновали туда-сюда, отгоняя нищих и пьяниц и не спуская глаз с явных жуликов и воров. Ханжеского вида малый в одежке священника с живым интересом наблюдал, как Конингэма втаскивали в «Сороку» и далее наверх по лестнице. Он вежливо кивнул мне.

– Пока все довольно тихо, – говорит, и я подметил, что правая его рука свисает под странным углом: она была скрюченной и имела восковой оттенок. – Не возражаете, сэр, если я составлю вам компанию? – И он назвал мне свое имя, вот только теперь, хоть убейте, не помню, какое.

Я не возражал, и он поднялся наверх, в руины передней из наших комнат. Лакеи убирали объедки от ночной пирушки и выпроваживали шлюх, жалобно скуливших; почти все наши представляли собой жалкое зрелище и вовсе не спешили лакомиться вырезкой с почками.