Лайем научился делать вид, что идет вперед, когда на самом деле стоял на месте. Коматозное состояние жены затягивалось. Дети снова стали посещать школу, а Роза связала такое количество свитеров и шерстяных кофт, что в них можно было одеть весь город. Лайем нанял людей для присмотра за лошадьми и оплачивал счета ветеринара. Со временем он вернулся к работе и возобновил прием пациентов. Сначала их было немного, потом их визиты стали занимать полдня, после чего, примерно около двух, он ехал в больницу и садился возле кровати жены. Иногда Джейси составляла ему компанию. Брет по-прежнему не находил в себе сил повидать мать, но Лайем не сомневался, что со временем он сможет это сделать.

Пациенты занимали часть времени Лайема, и он был благодарен Богу за это. Когда он не работал, то ждал, напряженно вглядываясь в лицо своей красивой, нежно любимой жены, которая лежала на больничной койке, где до нее лежали сотни людей и где в дальнейшем будут лежать чужие люди.

Лайем смотрел в окно своего кабинета. Снег валил крупными хлопьями и уже почти засыпал зеленую изгородь соседки миссис Питерсон.

Вскоре школьный звонок возвестит об окончании занятий в начальных классах, и дети начнут собираться у подножия холма со смешным названием «Оглянись» с лыжами и санками, откуда прямой путь лежит к покрытому льдом пруду миссис Роббин, где летом живут лягушки.

Лайем знал, что завтра рано утром ребятишки бросятся к окнам, чтобы убедиться в том, что задний двор занесло снегом. А взрослые будут слушать новости в надежде, что автобусные маршруты не отменены из-за снегопада, который так радует их детей. Но их тайные мольбы изничтожит бодрый голос диктора, который сообщит об отмене школьных занятий. А к полудню миссис Сэнмен из кондитерской станет кипятить молоко на плите, чтобы бесплатно предложить горячий шоколад тем, кто осмелится добраться до ее заведения в такую погоду, а пожарные примутся заливать каток в конце Главной улицы.

Лайем молча наблюдал, как кружатся снежинки за окном. На мгновение он забыл о том, во что превратилась его жизнь. В нем возникло неистребимое желание позвонить жене и сказать: «Привет, Майк, выходи, смотри, какой снег валит!» К счастью, он вовремя опомнился.

Она любила снег, его Микаэла, ей нравился вкус снежинок, тающих на губах, нравились перчатки с опушкой из искусственного меха и капюшоны из ангоры, которые превращали обычную домохозяйку в Грейс Келли. Она любила смотреть, как ее дети поглощают горячий суп, ворвавшись с мороза в кухню, и на их шапках и порозовевших щеках тают снежинки.

Лайем задернул шторы и вернулся к рабочему столу, где собрал в кучу разрозненные больничные карты. Он знал, что через несколько минут его ассистентка, сестра Кэрол Одлмен, войдет и сообщит, который час. Можно подумать, что он сам этого не знает! Как будто он не ждет этого часа на протяжении целого дня!

Стук в дверь.

– Доктор? – Кэрол осторожно толкнула дверь и вошла в затемненную комнату. – Уже половина третьего. Мэрией была вашим последним пациентом на сегодня.

Лайем устало улыбнулся в ответ. Ему бы очень хотелось, чтобы Кэрол не заметила усталости на его лице.

– Мидж звонила днем. Она оставила лазанью и салат на кухонном столе, – добавила сестра.

За последнее время Лайем усвоил еще одну вещь – люди, как правило, не знают, чем помочь ближнему в критической ситуации, поэтому они начинают готовить. Весь город, казалось, объединился в желании помочь Кэмпбеллам пережить это нелегкое время. Лайем был благодарен им всем, но когда ему приходилось засиживаться далеко за полночь, чтобы ответить на множество писем, у него часто опускались руки. Каждое приготовленное чужой женщиной блюдо напоминало ему о том, что Микаэлы нет дома… что она сейчас не может сделать того, что делала всегда.

– Спасибо, Кэрол.

Он отодвинул кресло, снял халат, надел куртку и вместе с сестрой вышел из кабинета. В приемной они расстались.

По пути в больницу он проехал мимо резной деревянной вывески, на которой красовалась надпись: «Вы покидаете Ласт-Бенд, родину „Гризли“ – чемпиона штата по футболу 1982 года». Транспарант, висящий через дорогу, рекламировал ежегодный зимний спортивный фестиваль.

Это произойдет совсем скоро. Не забывай.

Лайем въехал на больничную стоянку. В медицинском центре сегодня было необычно тихо. Снег завалил все вокруг и превратил автомобили в овальные белые кучи. Лайем припарковался на своем обычном месте и полез под сиденье, чтобы достать оттуда коробку и альбом с фотографиями. Он не стал брать с собой пальто, а лишь поднял воротник фланелевой рубашки и поспешил в больницу.

Стеклянные двери бесшумно разъехались, стоило ему наступить на коврик. В приемном отделении служащие развешивали рождественские транспаранты. Лайем помедлил на пороге, а затем заставил себя вступить в стерильную среду, к которой он привык на работе, но которая сейчас бесила его. Он шел по коридору, изредка кивая знакомым докторам и сестрам. Ему не хотелось, чтобы слишком много людей видели его в состоянии отчаяния.

Никто из них не верил в то, что Микаэла придет в себя, а если это случится, то никто не мог дать гарантии, что это будет прежняя Микаэла – в лучшем случае ее подобие. А в худшем… об этом старались не думать.

Лайем миновал регистратуру и помахал старшей сестре. Она улыбнулась в ответ, и в ее взгляде он увидел отблеск надежды, похожий на тот, который отражался в его собственных глазах. Так мало уверенности, столько муки, но как сильно желание преодолеть приговор природы!

Он на мгновение помедлил перед запертой дверью палаты Микаэлы, собираясь с силами, затем повернул ручку и вошел внутрь. Шторы были плотно задернуты, хотя каждый раз, приходя сюда, он раздвигал их. И сейчас, прежде чем подойти к кровати жены, Лайем отдернул голубые занавески.

При первом взгляде на нее сердце замерло у него в груди, дыхание остановилось. Микаэла лежала неподвижно на кровати с металлической спинкой. Одинокий локон выбился из прически и упал ей на лицо, его конец прилип к губе. Грудь ее вздымалась и опускалась с обманчивой регулярностью, но она дышала. Это было единственным свидетельством того, что она жила. Лайем заметил, что у нее чистые, только что вымытые волосы – они еще были влажными. Медсестры относились к Микаэле с особым уважением, потому что она была женой врача, а значит, одной из них. Именно поэтому они поменяли обычную рубашку, Которая полагалась больным, на красивую, ручной работы сорочку.

Лайем опустился в кресло возле ее кровати. Его пластиковая поверхность истерлась за то время, что он провел рядом с женой.

– Привет, Майк, – прошептал Лайем, раскладывая на блюде ароматические смеси, чтобы напомнить ей о прошлых временах и о том, что грядет Рождество. Он положил свитер сына в изголовье и поставил на магнитофон их любимую кассету – «Лучшие хиты „Иглз“. Это должно было вызвать в памяти школьные годы. А „Призрак оперы“ был призван возбудить в ней воспоминания о шоу, которое они смотрели вместе в Ванкувере. Если бы она услышала звук… Это могло заставить ее улыбнуться. Лайем постарался сделать все, что возбудило бы ее чувства, напомнило бы, что они – ее семья, ее дети – надеются, что она откроет глаза и узнает их.