– Она жива? – прошептала Роза. Он кивнул.

– Господи, слава Тебе! Я могу взглянуть на нее? – Она говорила спокойно, но ее пальцы мертвой хваткой вцепились в сумочку.

– Мне бы хотелось… – Лайем мотнул взлохмаченной немытой головой.

Его глубокий голос, которым он всегда умел владеть, вдруг превратился в жалобный стон, и это заставило ее вздрогнуть.

– Мне бы хотелось избавить тебя от этого, Роза, – закончил он с улыбкой, испугавшей Розу больше, чем слова.

– Пойдем.

Они вышли в холл. Роза не поднимала глаз, уткнувшись в пол и считая шаги. Лайем был для нее чем-то вроде путеводителя, который она воспринимала боковым зрением. Вдруг он остановился у какой-то двери и прикоснулся к ее плечу. Он старался ободрить, успокоить ее. Роза вздрогнула, потому что он никогда прежде так не делал. Этот инстинктивный жест на фоне его собственной боли показался ей особенно трогательным. Ей тоже хотелось прикоснуться к нему, улыбнуться, но не хватило сил.

– Она выглядит не лучшим образом, Роза. Ты войдешь к ней одна? – спросил Лайем.

Она замотала головой. Они вместе вошли в палату, и из груди Розы невольно вырвался возглас: «Господи!»

Микаэла лежала на узкой больничной койке – на таких кроватях с металлическими спинками обычно спят дети. Рядом стояла капельница. В палате было темно и мрачно. Слава Богу! Роза не вынесла бы, если бы увидела свою дочь под ослепительными огнями прожекторов.

Девять шагов – ровно столько отделяло ее от порога до кровати дочери.

Прекрасное лицо Микаэлы было обескровлено, бледно, измождено. Оно казалось неживым. Ее щеки никогда не были такими распухшими. Роза склонилась и прикоснулась к щеке – она походила на воздушный шарик.

– Девочка моя, – прошептала Роза. – Я никогда не видела тебя в таком ужасном виде.

Она пошатнулась и вцепилась в спинку кровати. Ее побелевшие пальцы дрожали от усилия.

– Никто не знает, слышит ли она нас… и придет ли Когда-нибудь в себя, – сказал Лайем.

Роза посмотрела на него. В первый момент его слова больно кольнули ее, но потом она вспомнила, что он ученый, он доверяет только фактам. А она – женщина верующая, и ее правда никогда не откроется для человеческого понимания.

– Ты помнишь, как в прошлом году вы все вместе ездили на Гавайи?

– Конечно, – нахмурился он.

– Когда вы вернулись, Джейси позвонила мне, помнишь?

– Да.

– Она попала в неприятную ситуацию. Она занималась серфингом, а когда доска ударила ее по голове, она оказалась под водой и испугалась. Она не понимала, где находится. – Роза вдруг заметила, что Лайем вцепился в спинку кровати. – Не бойся, доктор Лайем. Сейчас с Микаэлой происходит то же самое. Она потерялась в незнакомом месте и не может понять себя. Помоги ей! Наши голоса, наши воспоминания будут для нее как луч света.

– Я рад, что ты здесь, Роза, – расчувствовался Лайем.

– Да. Такое нелегко переживать в одиночестве.

Услышав последнее слово, он вздрогнул, и она догадалась, о чем он думает: о том, что после смерти жены ему предстоит влачить одинокое существование до конца дней. У него есть любимые дети, но от одиночества может излечить только любимый человек. И это Роза знала по собственному опыту.

И еще одну вещь она знала про Лайема, с тех пор как увидела его впервые двенадцать лет назад, – то, что он любит ее дочь. Любит до самозабвения. О такой любви мечтают многие женщины.

Роза не была уверена в том, что Микаэла понимает свое счастье. Может быть, в каком-то темном, глухом уголке ее души остались следы старого, незабытого романа. Она понимала, что корни этой любви глубоко проросли в сердце ее дочери и могут привести ее к ужасным, необратимым последствиям.

Роза почти час провела у постели дочери, затем оставила там Лайема и отправилась разыскивать своих внуков.

Джейси и Брет сидели обнявшись. Она не сразу совладала с голосом, прежде чем обратилась к ним:

– Дети!

Джейси с криком оттолкнула брата и бросилась в объятия бабушки.

– Все будет хорошо, девочка моя, – повторяла Роза, гладя девочку по спине.

Брет молча сидел на диване и мрачно сосал большой палец.

Роза оставила внучку и опустилась на колени перед малышом.

– Привет, мой дорогой мальчик.

– Она умерла, бабушка, – чуть не плача, выдавил из себя Брет.

– Это не так. Она жива, и ей нужна наша помощь. – Роза взяла его за руку и потихоньку потянула к себе, пока он не выпустил изо рта палец. Тогда она соединила его ладошки вместе. – Мы должны молиться. Вот так.

Джейси тоже опустилась на колени и обхватила руками их ладони.

– Отче наш, иже еси на небесех… – начала молитву Р°за, склонив голову. Она чувствовала, как слова вливаются в ее переполненное болью сердце. Это было начало Молитвы, которую она ежедневно направляла к Богу с тех пор, как причащалась в первый раз.

Через несколько минут голоса Брета и Джейси присоединились к ее мольбам.

В доме было непривычно тихо. Обычно в половине десятого вечера телефон не смолкал, примешиваясь к оживленным детским голосам.

Джейси сидела в кабинете Майк и шарила в Интернете в поисках материала для реферата, заданного в школе.

– Как дела? – поинтересовался Лайем, тихонько подойдя сзади и кладя руку ей на плечо.

Она подняла на него глаза. Они были покрасневшими и заплаканными.

– Все в порядке.

– Если хочешь, мы перенесем компьютер в гостиную.

– Нет, мне нравится сидеть в мамином кабинете. Я чувствую ее присутствие здесь. Иногда я забываю обо всем, и мне кажется, что она вдруг просунет голову в дверь и скажет: «Хватит, дитя мое. Мне нужна машина». – Джейси попыталась улыбнуться. – Это все же лучше, чем тишина.

– Хорошо, только не засиживайся долго.

– Ладно.

Лайем оставил дочь в комнате, которая хранила присутствие жены, и направился в спальню к Брету. Он постучался и после неловкой паузы дождался мрачного ответа:

– Входи.

Лайем открыл дверь. Комната была освещена фонарем, который отбрасывал треугольный свет на кровать, стену и потолок. Сквозь жалюзи пробивался лунный свет. Все вместе создавало ощущение, будто находишься в космическом корабле.

– Привет, малыш.

– Привет, папа.

Детский голос был совсем не похож на голос его девятилетнего сына. Этот звук заставил Лайема внутренне содрогнуться.

– Ты можешь спать со мной, если хочешь, – сказал он, пристраиваясь на краю узкой кровати.

Брет кивнул, но ничего не ответил.