Под улыбнулся, услышав ее тон.

— Да, они самые, — сказал он.

— Еда, — объявила Арриэтта, заглядывая за край картонки. — Я ужасно проголодалась, а вы?

— Я и пальцем ни к чему не притронусь, — заявила Хомили. Но тут же, по-видимому, передумала. — А что там есть? — слабым голосом спросила она.

— Мне отсюда, плохо видно, — ответила Арриэтта, перевешиваясь через закраину.

— Погодите-ка, — сказал Под, — у меня сейчас мелькнула одна мысль — очень важная мысль, — можно сказать, — осенило. Вернись сюда, Арриэтта, сядь возле матери, — еда не убежит.

Когда обе они уселись, выжидающе глядя на него, Под откашлялся, чтобы прочистить горло.

— Мы должны реально смотреть на вещи, — начал он. — Я все это обдумал, и, хоть мне и не хочется вас пугать, надо признать, что положение наше тяжелое — хуже некуда.

Он приостановился, и Хомили, взяв в ладони руку Арриэтты, погладила ее успокаивающе.

— Ни один добывайка, — продолжал Под, — во всяком случае, из тех, о ком я знаю, не находился в полной власти у человеков. В полной власти, — мрачно повторил он, переводя взгляд с одного испуганного лица на другое. — Добываек «видели» — нас самих «видели», — добываек вымаривали голодом или выгоняли из дома другим путем, но чтобы их брали в плен — о таких штуках я ни разу не слышал… ни разу за всю мою жизнь. А ты, Хомили?

Хомили облизала сухие губы.

— Нет, — прошептала она.

У Арриэтты был очень мрачный вид.

— Так, вот, если мы не найдем способа отсюда убежать, это с нами и произойдет — мы до самой смерти будем в полной власти у человеков… Полной власти, — медленно повторил он, словно хотел, чтобы слова эти отпечатались у них в уме.

Наступила зловещая тишина; наконец Под снова заговорил:

— Кто будет капитаном на нашем корабле?

— Ты, Под, — хрипло сказала Хомили.

— Верно, я. И вам обеим придется слушать мою команду. Я намерен установить правила… не все сразу, смотря по тому, что нам будет нужно. Понятно, первое правило — послушание…

— Само собой, — сказала Хомили, стискивая руку Арриэтты.

— … а второе — то самое, что пришло мне сейчас в голову, — мы все как один, должны набрать в рот воды…

— Право, Под… — резонно начала Хомили, зная, что всему есть предел.

Арриэтта сразу поняла, о чем говорит отец:

— Папа хочет сказать: мы не должны разговаривать с Мейбл и Сидни.

Под снова улыбнулся, хотя и вымученной улыбкой, ее презрительному тону.

— Да, с этими самыми, — подтвердил он. — Они даже знать не должны, что мы умеем говорить. Потому что, — он ударил двумя пальцами правой руки по ладони левой, чтобы подчеркнуть смысл своих слов, — если они не узнают, что мы умеем говорить, они будут думать, что мы ничего не понимаем. Как животные. А если они будут думать, что мы ничего не понимаем, они сами станут про нас говорить. Ясно, куда я клоню?

Хомили несколько раз быстро кивнула головой; она гордилась Подом.

— Ну что ж, — продолжал он более спокойно и неторопливо, — давайте взглянем на их еду, а когда поедим, начнем обход этой комнаты… исследуем все трещины и щели от пола до потолка. Займет это у нас несколько дней.

Арриэтта помогла матери подняться с пола. Под, подойдя к стенке картонки, перекинул через край ногу и легко соскочил вниз. Затем помог спуститься Хомили, Арриэтта спрыгнула следом и тут же бросилась к тарелке.

— Холодный рисовый пудинг, — сказала она, обходя тарелку кругом, — немного рубленого мяса, холодная капуста, хлеб, и, — она дотронулась до чего-то черного и лизнула палец, — и половинка маринованного грецкого ореха.

— Осторожней, Арриэтта, — предупредила Хомили, — он может быть отравленным.

— Вряд ли, — сказал Под — похоже, что они предпочитают иметь нас в живом виде. Хотел бы я знать — почему.

— Но как, они думают, мы станем пить молоко? — простонала Хомили.

— Зачерпни руками.

Хомили опустилась на колени и, сложив ладони лодочкой, погрузила их в блюдце. Скоро все лицо у нее было в молоке, но по жилам разлилось живительное тепло, и чем дольше она пила, тем больше поднималось ее настроение.

— Коньяк, — сказала она. — Дома, в Фирбэнке, они держали его в гостиной, и эти Надкаминные часто…

— Право, Хомили, — сказал Под, — сейчас не время для сплетен. И там был не коньяк, а виски.

— Не важно, что, напивались-то они в дым — сами говорили — всякий раз, как в дом приходил управляющий имением, чтобы представить счета. Как мясо, дочка?

— Вкусное, — ответила Арриэтта, облизывая пальцы.

— Ну а теперь, — сказал Под, когда они покончили с едой, — пора браться за комнату.

Он посмотрел наверх. В обеих идущих наклонно стенах было по слуховому оконцу, расположенному на головокружительной высоте; створки запирались между собой на задвижку, снизу на каждой был вертикальный шпингалет. Над окнами висел голый металлический прут для занавесок с ржавыми кольцами. В одно из окон Под увидел ветку дуба, которую раскачивал ветер.

— Странно, — заметила Арриэтта, — начали мы под полом, а добрались до чердака.

— А добывайкам не следует, — вставила Хомили, — забираться высоко. Это к добру не ведет. Вспомните хоть о Надкаминных, там, в Фирбэнке. Уж так много о себе понимали, а все потому, что жили высоко. Хоть бы раз «добрый день» сказали, когда ты был на полу. Вроде бы вовсе тебя не видели… С этих окон проку не будет, — заметила она, — сомневаюсь, что сами человеки могут до них достать. Интересно, как они их моют?

— Забираются на стул, — сказал Под.

— А как насчет газовой плиты? — спросила Хомили.

— Безнадежно, — отозвался Под, — она наглухо соединена с камином.

Это была небольшая газовая плита с одной горелкой, на конфорке в ведерке стояла помятая жестянка с клеем.

— А если попробовать дверь? — сказала Арриэтта. — Вырежем внизу дыру…

— Чем? — спросил Под, все еще рассматривая топку камина.

— Может быть, найдем тут какой-нибудь инструмент, — сказала Арриэтта.

В комнате было полно разных предметов. Возле камина стоял портновский манекен, обтянутый темно-зеленым репсом; формой он напоминал песочные часы, вместо головы у него была шишечка, а пышные бедра заканчивались чем-то вроде решетчатой нижней юбки из металлических полос — для прилаживания настоящих юбок. Он стоял на трех изогнутых ножках с колесиками. Темно-зеленая грудь была утыкана булавками, а на одном плече торчали в ряд три иголки с нитками. У Арриэтты возникла странная мысль: неужели, если снять с человека одежду, они похожи на эту штуку? Может быть, в отличие от добываек, они сделаны вовсе не из плоти и крови? Ей припомнилось, что когда Мейбл ставила на стол тарелку, раздался какой-то скрип; и ничего удивительного: чтобы удержать стоймя такую массу, надо спрятать под платьем какие-нибудь подставки или подпорки.