— Мой дорогой, — сказала я, — скажите, что случилось, почему вы так исхудали и почему вы молчите. Вы получили мои письма? О, скажите мне, что произошло в Клойне в наше отсутствие.

Джонни молчал, его руки не отвечали на мои ласки. Дети стояли рядом, глядя на нас; Джульетта быстро залепетала по-итальянски, рассказывая отцу о замечательных приключениях на корабле, который привез ее домой, но он не обращал на нее ни малейшего внимания и, казалось, даже не слышал.

— Ах, мой муж и господин, — снова начала я, чувствуя, что слезы закипают у меня на глазах, — здесь ваша жена Франческа и ваши дети. Посмотрите, они рядом с вами. Нам вас очень не хватало. Почему вы ничего не скажете нам?

Он пошевелился в кресле. Я почувствовала, что его рука поднимается, и решила, что он хочет привлечь меня ближе к себе. Но это было не так. Его рука потянулась к моей шее, обхватила ее, пальцы впились мне в кожу, и дыхание стало покидать меня. Я закричала, и оба мальчика бросились ко мне, оторвали его руку от моей шеи и освободили меня от цепкой хватки их отца. Я зашаталась и упала на колени, до смерти напуганные дети обступили меня.

Джонни ОʼФингал молча и неподвижно сидел в кресле. Он не смотрел на нас, и казалось, что взгляд его устремлен к далекой сцене, порожденной его воображением.

Пересказывать такие вещи — значит снова переживать их. Я вижу, что мой почерк стал неразборчивым, а строчки неровными.

Упомяну еще об одном. Сегодня день рождения Джульетты. Ей исполнилось восемь лет.

Мальчик,

который не умел писать свое имя

Они вставали на рассвете. Когда окна начинали заполняться светом, вместе читали молитву в высоком школьном зале. Король Кристиан до сих пор помнит, что в старой Колдингхуз пахло деревом, словно одну часть ее распиливали на доски, чтобы построить из них другую. Летом запах дерева становился почти нестерпимо сладким. Его друг Брор Брорсон однажды сказал: «Жить в Колдингхузе все равно, что жить в бочке».

Путешествия мальчика Кристиана с его родителями Королем Фредриком и Королевой Софией остались в прошлом; дни, когда он рисовал кота Нильса и золотых рыбок в заросшем лилиями пруду Фредриксборга, остались в прошлом; его ночные разговоры с мальчиками-трубачами остались в прошлом. Он догадывался, что настанет день, когда все это прекратится и он будет жить в школе Колдингхуз под присмотром своего наставника Ханса Миккельсона. Но ему это не нравилось. Он сказал Брору Брорсону: «Прошлое уже почти до краев заполняет нас».

Его товарищи, как и Брор Брорсон, были дворянскими сыновьями. Только высокорожденных детей посылали в школу Колдингхуз. По утрам их учили латыни, немецкому, французскому, итальянскому, английскому, теологии, физике, истории и географии. За обедом они дискутировали на латыни и одном из иностранных языков. Днем занимались фехтованием, верховой ездой и играли в мяч. Вечера проводили за молитвой, и свободного времени у них не было. Дни были слишком длинными, а ночи слишком короткими. Нередко случалось, что какой-нибудь мальчик засыпал на уроке английского.

Кристиан особенно любил то время, когда послеполуденные занятия прекращались и мальчики возвращались в свои дортуары, чтобы переодеться к ужину. Не то чтобы он любил дортуар или находил удовольствие в смене одежды перед ожидавшим его неаппетитным ужином; чем он наслаждался, так это ни с чем не сравнимым ощущением собственной физической силы — умением владеть собственным телом, — которое он испытывал после фехтования и различных игр. Это ощущение длилось не дольше получаса, но, пребывая в нем, оно доставляло ему огромное удовольствие. Проведя в Колдингхузе несколько недель, он решил обратить его себе на пользу. Как часто мальчик чувствует себя хозяином всего, что он видит и чувствует? Быть мальчиком — это значит очень часто изумляться связи каждой вещи со всякой другой вещью на свете или, говоря проще, испытывать замешательство перед миром. Но здесь в череде медленно текущих дней были моменты, когда будущий Король чувствовал полную слиянность со своим предназначением на земле, когда он чувствовал, что может быть Королем или что он уже Король внутри себя.

Итак, он придумал то, что назвал «полчаса абсолютного величия».

Он брал остро заточенное перо, лист веленевой бумаги и, зная, что его рука будет точна в каждой линии и завитке, чувствуя, как бурлящая в нем энергия в преображенном виде изливается на бумагу, снова и снова выводил свое имя каллиграфическим почерком удивительной изощренности и красоты:

Его Величество Кристиан IV Король Дании

Его Величество Кристиан IV Король Дании

Его Величество Кристиан IV Король Дании

Затем он украшал повторения своего имени и титула латинским девизом, который уже выбрал для своего царствования: Regna Firmat Pietas (Добродетелью крепнет государство).

Regna Firmat Pietas

REGNA FIRMAT PIETAS

Когда начинал звонить колокол, призывающий к ужину, он подписывал страницу торопливой, но безупречной по форме KIV, иногда К4 с «4», помещенной внутрь заглавной буквы «К». Ему нравилось видеть в прекрасных начертаниях своего имени и титула каллиграфическое выражение своей внутренней сущности, и они были безупречны. В них не было дешевки. Они были прекрасны и совершенны.

Ханс Миккельсон — главный учитель, или «наставник», таково было его официальное звание, был человеком с настроением до странности переменчивым. В какие-то дни он мог быть терпеливым с мальчиками и самозабвенно делился с ними своими знаниями, словно знания эти были мягкой накидкой, которой он заботливо укутывал их плечи. В другое время (что более соответствовало его обычной манере поведения) с кислым выражением на узком лице он, с излишним педантизмом исправляя ошибки в латыни, часто пускал в ход кожаную хлопушку для мух, злобно ударяя ею по рукам мальчиков, по страницам их работ, а иногда и по их ушам. По меньшей мере один ученик Колдингхуза жаловался, что удары по ушам хлопушки Ханса Миккельсона на всю жизнь выбили из него львиную долю полученных там знаний. Другие вспоминали своего наставника с благоговением и признательностью и участливо припоминали недуг, которым страдал Миккельсон: у него слезились глаза.

Слезящиеся глаза наставника действовали на Кристиана поистине гипнотически. Он предпринял попытку определить, какие обстоятельства вызывают большее слезовыделение. Например, он отметил, что днем глаза доставляют Миккельсону больше неприятностей, чем вечером, и что если окно классной комнаты залито светом, то наставник вынужден выбирать такое место, где ни один лучик не коснется его лица. Он также приметил, что обильные слезы вызывают у наставника занятия итальянским, словно мелодичные каденции этого языка настолько не соответствуют его немузыкальной натуре, что любая попытка заговорить на нем причиняет ему страдание.

Если во время обеда дискуссия велась на итальянском, то к концу трапезы салфетка Миккельсона превращалась в мокрую тряпку. История тоже причиняла ему неприятности, как и пение кантат. Но больше всего слезились его глаза, когда он сердился. Он расхаживал по комнате, размахивал хлопушкой, бранился, а по его бледному лицу струился настоящий водопад слез, и Кристиан сформулировал теорию, согласно которой Ханс Миккельсон избрал для себя профессию, ценность коей вызывает в нем противоречивые чувства. Знания он любил, это несомненно. Но так же несомненно и то, что он не любил делиться знаниями.