— Вашему Величеству не следует находиться в изоляторе. Не угодно ли Вашему Величеству покинуть этот одр болезни и вернуться в школу, где уже идет подготовка к вашему путешествию в Копенгаген.

— Нет, — сказал Кристиан. — Сейчас мое место здесь.

Он не знал, как долго ему придется сражаться. Но он знал, что дела, которые ему предстоят в Копенгагене, могут подождать, а Брор ждать не может. Он взял горячую руку Брора. Затем начертал ею в воздухе невидимое имя. У мальчика была сильная лихорадка, в маленькой комнате стоял смрад, и Кристиан знал, что смерть прячется в складках одеяла, чтобы похитить жизнь Брора, как дьявол прячется в складках одеяла спящего младенца, которого еще не успели окрестить.

Короткий день начал меркнуть, за окном комнаты падал едва различимый снег, но Кристиан не крикнул, чтобы принесли свечу. Он сказал смерти и наступающей ночи:

— Я темнее вас. Я чернила. Я чистая и безупречная каллиграфия, и нет такой черноты, какая была бы мне неведома!

Снова пришла Сестра и стала уговаривать Кристиана уйти, но он не уходил. В комнату вошел Ханс Миккельсон, наставник, и он понял, что придется повиноваться.

Всю ночь он боролся со смертью во имя Брора Брорсона. Смерть выползла из складок одеяла и ударила своим хвостом по стенам комнаты. Ее дыхание наполнило комнату омерзительным смрадом.

Едва забрезжил рассвет, Кристиан почувствовал перемену, которая произошла со спящим мальчиком. Жар спал, но он знал, что не должен дать Брору замерзнуть. Поэтому он позвал сиделку, велел ей принести еще несколько одеял и покрыл ими Брора. Кристиан громко сказал:

— Сейчас мы либо победим, либо проиграем.

Брор Брорсон

Брор Брорсон!

Брор открыл глаза с последним, седьмым ударом часов на башне Колдингхуза. Увидев, что Кристиан держит его руку, он спросил:

— Что случилось? Где я был?

Кристиан встал и осторожно положил руку Брора ему на грудь.

— Теперь о тебе позаботится Сестра, — сказал он. — Я должен ехать в Копенгаген, во дворец моего отца, потому что со вчерашнего утра я Король всех моих земель. Я прикажу, чтобы тебя отправили во Фредриксборг, когда ты поправишься. Ты доволен? Мы будем кататься верхом по лесам и, когда растает лед, удить рыбу в озере.

— А мне разрешат? — спросил Брор.

— Да, — ответил Кристиан. — Приказ есть приказ.

Кирстен: из личных бумаг

В начале февраля со мной происходят Вещи, которые мне очень нравятся.

Король уехал. Мне вполне достаточно того, что он должен уехать, и я не имею никакого желания выслушивать, куда он едет и почему, но у него есть привычка обременять меня всеми подробностями каждого Плана, который придет ему в голову, и не меньше часа рассказывать какую-нибудь историю про то, что в горах Нумедала, в его Норвежском Королевстве{44}, нашли Серебро и что он должен немедленно туда ехать, искать и нанимать Людей, чтобы искалечить и взорвать скалу и достать из нее все Серебро.

Я сказала ему:

— Серебро — это очень мило, но я вовсе не хочу слушать про взорванные скалы и про людей с порохом и кирками; я предпочитаю, чтобы Серебро прибыло в мою комнату гладко отполированным и в виде гребня для волос.

Может быть, это и поучительно, но мне совсем не интересно знать, откуда и каким образом люди добывают ту или иную вещь.

Это последнее соображение я тоже высказала моему Господину и Повелителю, но он, как человек, которому всегда надо четко понимать Как, Почему и Зачем, сразу на меня разозлился. Он назвал меня Сосудом Скудельным и Плохой Матерью. Он обвинил меня в том, что кроме Самой Себя мне ни до кого нет дела. Но все это меня нисколько не тронуло. Я заявила, что не понимаю, какое отношение мое нежелание выслушивать рассказы про кошмарные Серебряные Копи имеет к тому, что я Плохая Мать. И тут я увидела, что пусть ненадолго, но в этом споре я одержала над ним верх, поскольку он замолчал, покачал головой и секунду-другую не мог найти нужных слов.

Я не упустила возможности дать ему понять, что сознаю свою власть над ним, и воскликнула Жалобным Голосом:

— А что до сосудов скудельных, то мы, женщины, и вовсе не были бы сосудами, если бы мужчины не относились к нам, как к таковым! Мы бы предпочли быть Самими Собой и Человеческими Существами, а не просто вместилищами для мужской похоти, но разве у нас есть выбор? И если в эти злосчастные времена нас находят пустыми, то лишь потому, что мы до краев переполнены продуктами мужской распущенности и больше не можем принять ни единой капли!

И вот я с удовольствием вижу, что Король немного расстроился. Он знает, сколько я выстрадала, вынашивая его многочисленных детей; кожа у меня на животе страшно сморщилась, а груди, которые когда-то были круглыми, как яблоки, теперь свисают до самой талии (поэтому, когда я ложусь в постель с Графом, мне приходится постоянно об этом помнить и принимать такую позу, при которой Обвислость не слишком заметна). Знает он и то, что моя жизнь с ним сплошное разочарование, хоть про себя это Отрицает, так что на самом деле он не честнее меня: мне так же невыносимо видеть работы на Серебряных Копях, как ему самому смотреть на меня и видеть меня такой, какова я есть, и знать, что я чувствую в глубине сердца.

Но про последнее я не сказала, а предпочла выйти из комнаты и запереться у себя до тех пор, пока он и его пестрая компания (от поваров до музыкантов) не отправилась в путешествие в Нумедал. Я стояла у окна и смотрела, как они выезжают за ворота Росенборга, и не успели они скрыться из виду, как я послала свою Женщину Йоханну в дом Графа со следующим посланием, которое было написано игривым шифром, понятным нам обоим.

Мой Благородный Граф,

Королева Моргана спешат сообщить Вам, что ее Кот исчез, и умоляет принести ей большую Мышь, чтобы развлечь ее во время его отсутствия.

Ни один из близких мне мужчин не был похож на Графа Отто Людвига. Когда мы занимаемся Любовью, то мое наслаждение так безмерно, что я, кажется, не замечаю времени и нахожусь в Ином Мире, мире, который до краев заполнен лишь нашими телами да еще драпировками и светом окружающей нас комнаты.

Спать в его объятиях так покойно и прекрасно. Я уверена, что прежде не знала подобного сна. Но, проснувшись и увидев, где я нахожусь, я снова становлюсь сварливой, как Мегера. Я ничего не могу с собой поделать. Я знаю, что иногда мне следует дать ему отдохнуть, а не настаивать в один день больше чем на двух или трех Экстазах — должна признаться, я делаю это потому, что он единственный мужчина из всех, с которым я вообще могу испытать настоящий Экстаз, и потому, что мое здоровье страдает от их недостатка, да и почему я, королева во всем, кроме титула, должна болеть из-за досадного недостатка Экстазов?

Вчера днем, после того как я испытала Экстаз четыре или пять раз (а он всего два), Граф вдруг стал жаловаться на то, что меня заботит только собственное удовольствие. Мне это совсем не понравилось. Но вместо того, чтобы рассердиться, я изобразила притворные девичьи слезы и воскликнула: