в близлежащее полуразрушенное здание, и агент Стивенсон немного путаясь не только в дозировке препарата, но и в самой себе, начала допрос Аль-Массуда с применением химических средств.

Генерал стонал в бреду и говорил бессмысленные фразы, путаясь в собственных словах. Наркотический препарат дал совсем другой результат, и спустя несколько минут он умер от сердечного приступа. Задание было провалено. Никаких данных от генерала так и не было получено, а потери при операции превысили все допустимые показатели. И всё, быть может, было бы не так трагично, если бы при отходе агент Стивенсон не получила шальную пулю в левое плечо, а при её спасении отряд «морских котиков» не лишился ещё бы пару бойцов, но всё получилось как получилось.

Нью-Йорк. Манхэттен. Наши дни.

Анджелина резко открыла глаза. По её лицу струился холодный липкий пот. Она села на постели и вытерла рукой вспотевшее лицо. Всё вновь и вновь ей опять снилась та кошмарная короткая командировка в Ирак. Из года в год эти воспоминания не давали ей покоя, постоянно возвращая её во сне в эту безрезультативную и провальную операцию. Да, можно было сказать, что в те годы она была ещё молода, но молодость не было оправданием стольким потерям.

Она опустила ноги на пол и включила свет. Анджелина сняла с себя мокрую от пота футболку и пошла в ванную, чтобы принять душ.

Тропический душ в душевой кабине согрел её стройное тело, которое, может быть, не было большим эталоном красоты, но было атлетичным и выносливым.

Выйдя из ванной, она вытерла волосы полотенцем и обратила внимание на надрывающийся от виброзвонка смартфон. Анджелина подошла к прикроватной тумбочке и взяла смартфон в правую руку, нажав на приём:

— Да, мистер Майерс, — ответила она.

— Я жду тебя в штаб-квартире. Приезжай скорее, есть срочное дело, — спокойным голосом сказал он.

— Хорошо, сэр.

Анджелина нажала на смартфоне отбой и положила его на тумбочку. Что-то тяготило её. Она чувствовала себя беспомощной среди всего того мира, в котором жила. Ей часто было непонятно, что же она ищет во всей этой жизни. Хотя Анджелине было всего тридцать три, она чувствовала, что прожила уже как минимум пятьдесят. Ощущение пустоты не давало ей душевного покоя. Она подошла к окну и, отдёрнув резко штору, обратила своё внимание на улицу. Простояв так несколько минут, Анджелина сняла с себя халат и принялась одеваться в телесного цвета нижнее бельё, великолепно сидевшее на ней, подчёркивая её фигуру.

Она встала перед зеркалом и расчесала волосы, одевая строгий серый брючный костюм. Всё мешалось в её сознании, задавая ей всё новые и новые вопросы, ответы на которые скрывались где-то в тёмных углах её квартиры, где преобладал скромный дизайн, более походящий на стиль хай-тек. Она особо никогда не знала, что такое большие деньги и крупные суммы, какие видела только в кейсах, которые изредка перевозила в качестве курьера в разные страны. Анджелина в очередной раз не могла знать, что ждёт её дальше, но она пыталась успокоить себя, хотя это было каждый раз всё сложнее.

Она вышла из квартиры и закрыла на замок входную дверь, отправившись на стоянку за своей машиной.

Рим.

Льюис продолжал безмятежно спать на кресле в вагоне поезда, видя странный и абсолютно спокойный сон. В каком-то смысле это было для него даже удивительным действом, поскольку обычно ему виделись кошмары и сны, где всплывали его воспоминания, от которых он постоянно хотел сбежать, скрыться и продолжать бежать туда, где был покой, которого Говард давно уже не видел. Но сейчас ему виделась прекрасная поляна с сочной луговой травой и сказочный по красоте лес, от которого веяло свежестью и хвоей. По небу плыли облака, скрываясь за линей горизонта, а солнце было настолько ярким, что слепило его глаза. Это было единственным, что прерывало его покой, потому что напоминало ему Ближний Восток, который перемолол столько людских жизней, что уже невозможно было подсчитать, и Льюис не хотел даже задумываться, сколько ещё судеб прервёт эта адская пасть… Однако свежий ветерок, пахший хвоей, прервал его размышления и принёс с собой покой. Он входил в лес, где преобладали великолепные по красоте лиственницы, которые своими кронами, казалось, чертили незамысловатый пейзаж на голубом небе, а ели ставили точки и запятые, придавая всему смысл. Такой странный и загадочный смысл, исчезающий в пустоте…

— Синьор, уже Рим, — с улыбкой на лице произнёс проводник, аккуратно разбудив Говарда.

— Спасибо! Но в чём-то и нет, — задумавшись на мгновение, ответил Льюис.

— Почему же? — всё с той же приветливой улыбкой спросил проводник.

— Я видел настолько великолепный сон, что даже не хотелось просыпаться, — вставая с кресла, ответил Говард.

— Знаете, моя мать мне говорила, что таких снов надо бояться, они как туман, который заводит людей в омуты, — сменив приятную улыбку на задумчивость, добавил проводник.

— Может, вы и правы! Но мне уже нечего бояться… — сказал Льюис и покинул вагон, выйдя на перрон.

— Всем есть, чего бояться! — крикнул вслед Говарду проводник.

Но Льюис этого уже не услышал. Да и не нужно было ему этого слышать! Эти слова были не для него, а для обычного человека, которым он не был. Говард привык смотреть смерти в лицо и в лицо своим врагам, показывая при этом лишь надменную улыбку и более ничего.

Он шёл по многолюдному вокзалу, на котором в это утро, казалось, было негде яблоку упасть. Все куда-то спешили, впрочем, Льюис не спешил. У него было ещё много времени и помимо подготовки к встрече, нужно было зайти на квартиру, которая была в собственности Доминиканского ордена. В ней останавливались многие священники и, конечно же, Говард. Там у него был тайник с амуницией, оружием и прочими техническими средствами и средствами индивидуальной защиты. Он прекрасно понимал, что на этой встрече, возможно, будет всё, и хорошая подготовка была только плюсом, а никак не минусом.

Льюис вышел из здания вокзала и побрёл пешком к квартире. Конечно, было неплохо раздобыть транспорт, но только не сейчас. Нужно было время, чтобы пораскинуть мозгами, а хорошо думать в угнанной машине или на мотоцикле, который мог оказаться и так в розыске, было не лучшим делом.

Говард шёл по оживлённым улицам Рима, любуясь городом, которому был готов признаться в любви много и много раз. Хотя толком не знал как. Так уж вышло в его жизни, что фразу «я тебя люблю» он не сказал ни разу. Это было не потому, что он никого не любил в своей