бог остался тем же надземным, пребывающим в неизреченном блаженстве владыкой неба, первоисточником жизни, «живым богом», каким; его понимал и представлял парсизм. Однако, его метафизические особенности, его ослепительное величие, его непреоборимая мощь отступают на задний план перед Нравственными чертами его облика: доброта, благостность и милосердие — вот черты, Наиболее резко выступающие в образе нового Яхве. Бог сделался любвеобильным «отцом», который дружески и ласково ведет детей своих по жизненному пути, без воли которого ни один волос не упадет с головы его творений. И наряду с суровым фарисейско-раввинистским направлением, все туже стягивавшим национальные рамки иудейства, все свое внимание уделявшим педантичному исполнению буквы закона и мельчайших предписаний культа, грозившим задушить живую нравственность целой паутиной по существу чисто-юридических правил, — наряду с этим направлением в некоторых слоях иудейства вырабатывалась более гуманная и живая мораль, полная интимного благочестия, сердечности, тепла, демократизма и душевного здоровья, разбившая узкие рамки иудейского национализма и вдохнувшая свежую струю в душную атмосферу официального законничества.

Тогда-то и получили псалмы, притчи, старые назидательные творения Иова, Баруха, сына Сирахова и т. д. свою позднейшую чисто-христианскую этическую, основу. Тогда-то и начал иудейский монотеизм распространять свое влияние за пределами своей родины. тогда-то и началось его соперничество с остальными религиями древности, соперничество, в котором только законченное христианство обогнало его.

2. Эллинистическая идея посредника. (Филон).

После завоевания персидской мировой империи Александром Македонским Палестина была втянута вместе с остальным Востоком в сферу культурного влияния эллинизма. Вначале она была вассалом египетских Птолемеев, а затем попала под «высокую руку» сирийских Селевкидов (в начале II века до Р. Х.). Греческие нравы, греческая идеология постепенно проникли в самое сердце Палестины, в отгородившуюся от остального мира жреческую столицу иудеев Иерусалим и привились там так прочно, что Даже Национальной реакции Маккавеев не удалось заглушить чужеземное влияние. Но больше всего содействовало нивелированию и слиянию сталкивавшихся в иудействе воззрений рассеянно израильского народа. Со времени своего изгнания из Палестины иудеи распространились по всем странам средиземноморского бассейна. Одни остались в Вавилонии, другие прочно обосновались в качестве ремесленников, банкиров и торговцев в прибрежных городах и вскоре, благодаря своей коммерческой ловкости, нравственной неразборчивости в торговле, неутомимому трудолюбию, тесной сплоченности, поддерживавшейся общественным богослужением в синагогах, иудеи овладели всем денежным рынком, всей торговлей Востока. В атмосфере эллинистической философии и нравственности Яхве подвергся дальнейшему преображению. Постепенно Яхве лишился всех своих человеческих черт и превратился в чисто духовное существо, подобное тому, которое описано Платоном. Вместе с тем иудеи очутились перед задачей, над разрешением которой уже давно трудилась греческая философия, а именно, перед необходимостью как-нибудь примирить Неземную возвышенность и потустороннюю недосягаемость бога с настоятельной религиозной потребностью в непосредственном общении с божеством.

К числу идей, заимствованных иудаизмом у персов, принадлежит и идея «Слова», как посредника между богом и миром. В литературе притч «Слово» выступает, как творческое проявление божества, как носитель откровения, как наместник бога на земле. Там же утвердился под влиянием греко-египетской философии и термин «Мудрость» («София»). Впрочем, еще у персов «Мудрость» фигурировала под названием Спента-Армаити одного из шести или семи «Амеша Спентаю» (Амшаспандас), т. е. духов, которые в качестве телохранителей должны были стоять в непосредственной близости к трону бога, соответствуя, очевидно, иудейским архангелам. Персы считали «Мудрость» дочерью или невестой Агурамазды. В последнем же веке до Р. Х. один александрийский еврей в так наз. «Премудрости Соломона» возвел «Софию» в ранг самостоятельного полуличного, полуматериального, божественного существа. Согласно этому воззрению, «Премудрость» — сила, проникающая весь мир, проявление божества в мире, им через посредство «Слова» сотворенном, устроенном и управляемом, всеобщее животворящее божественное начало, необходимый «посредник» религиозного озарения и спасения. Подобно тому, как «мировая душа» служила Платону средством преодоления двойственности мира идей и мира вещей, подобно этому идея «премудрости» необходима была иудаизму для того, чтобы как-нибудь преодолеть дуализм бога и его творения. Попытки автора «Премудрости» были продолжены другим александрийским иудеем Филоном, который старался еще полнее согласовать персидско-иудейский принцип «Слова» или «Премудрости» с основными принципами эллинистического философского мышления.

Филон, подобно своим предшественникам, исходил из противопоставления возвышенному, непознаваемому богу чувственного, тварного мира. Посредников между богом и миром он видел в «силах», т. е. в каких-то более самостоятельных существах, посланцах и слугах божиих, напоминавших не то персидских ангелов и греческих демонов, не то Платоновы «идеи», эти духовные прообразы вещей, Но стоящих ближе всего к «животворящим силам», одухотворяющим бесформенную и мертвую материю, которыми стоическая философия пыталась объяснить бытие.

Величайшей из этих «сил», пожалуй, даже совокупностью их, их вместилищем, Филон считал «Логос», — этот «действенный разум», это творческое «слово» божества. Он называл его «перворожденным сыном божиим», «вторым богом», наместником, послом бога, истолкователем его воли, архангелом. Он рассматривал Логос, как первосвященника, как заступника вселенной перед богом, как защитника ее интересов пред лицом господа, как адвоката и утешителя мира, через которого на нас изливается милость божия, как орудие, посредством которого бог создал мир, как прообраз мира, осуществленный богом в его творении, проявляющийся во всех вещах, — одним словом, как дух или душу мира, выдвинутую стоиками в один ряд с божеством, но рассматривающуюся Филоном как проявление и самооткровение надмирного божества.

Будучи по существу выражением для обозначения целостного единства всех божественных «сил» и «свойств», Логос был в такой же мере чем-то средним между безличным и метафизическим принципом, выражающим творческую мощь божества, и совершенно самостоятельной, от бога отдельной личностью, в какой мере этим средним, полуметафизическим, полуличным существом были Гермес — олицетворение мирового разума у стоиков, водитель душ — Тот, олицетворенное чудотворное творческое слово Аммон-Pa у египтян, Набу — олицетворенное «слово» высшего бога Мардука у вавилонян, Спейта Армаити — воплощенное «слово» Агурамазды или Вогу Мано — воплощенная «благая мысль» бога-творца у персов, пока он, подобно им, не поднялся до уровня совершенно самостоятельного божественного существа, демиурга, посредника между богом и миром. Подобно тому, как «сын божий», «демиург» Митра и идеальный человек Саошиант, спаситель и целитель мира, слились в представлении персов в единый образ, — подобно этому Филон изображал свой логос, бывший вначале то вместилищем «творческих сил», то просто «идеей» человека, в виде непосредственного подобия божьего, в виде сверхчувственного прообраза безобразного чувственного человека, действенного источника всяческой религиозной благодати, отождествляя его иногда с деревом жизни в раю, ибо оба они непреходящи, оба «стоят посредине».

По мнению Филона человек, разумеется, не в состоянии собственными силами освободиться от уз земного бытия. Избавление может быть достигнуто только путем отречения человеческого духа от тела и его