касающиеся Иисуса), которая по всей видимости не имеет никакого отношения к истории Христа, но разумеет, вероятно, только учение Иисуса, — во всяком случае, так это было вначале, — позволяет предположить существование дохристианского культа Иисуса. Но больше всего за это говорит то обстоятельство, что уже в самом начале христианской пропаганды имя Иисуса выступает в том своем значении, которое явно указывает на очень длительную историю этого имени. С самого начала это имя служит средством изгнания бесов, — вещь явно немыслимая, если бы носитель этого имени считался просто человеком. Затем из евангелия мы знаем, что не только апостолы христовы, Но и многие другие еще при жизни Христа, т. е. при самом зарождении христианской пропаганды, исцеляли больных, изгоняли бесов именем Иисуса. Отсюда можно заключить, что вера в чудотворную силу имени «Иисус» уже с древних пор сочеталась с представлением о божественном хранителе и целителе, наподобие того, как слово Мардук было именем исцеляющего бога у вавилонян. Очевидно, наряду с персидской оказала влияние на воззрения упомянутых сект и вавилонская религия. Ибо культ имен, вера в чудотворную силу, приписываемую имени бога, так же, как и вера в звездных богов или астральная мифология, характерные для мандеизма, указывают с неопровержимой убедительностью, что родиной этого культа был Вавилон. Невидимому, и эссеи, славившиеся своим магическим врачебным искусством, своими исцелениями, разработали целую систему торжественных призывов имени своего исцеляющего бога, творящего всякие чудеса и изгоняющего бесов.

Древняя египетская бронзовая статуя священного быка Аписа — символа солнца.

Смерть сирийского бога-спасителя Адониса.

4. Страдания мессии.

В самых разнообразных религиях встречается сочетание веры в спасителя с представлением о страждущем и умирающем боге. Эта идея страждущего и умирающего спасителя ни в коем случае не была чуждой и иудеям. Не представляет никаких сомнений, что в апокалипсисе Ездры речь идет о смерти Христа, тем более, что, по мнению ученых, это произведение относится к первому столетию по Р. Х. Однако, и Второисайя рисует нам в эпоху изгнания образ избранника и наследника божия, «страждущего раба Господня», который уже явился людям, но «был умален» и Презрен ими, «умер позорной смертью и погребен был», но воскреснет, дабы исполнилось божие обетование. Этот образ напоминает страждущих, умирающих, и воскресающих богов Вавилона и всей Передней Азии — Таммуза, Митру, Аттиса, Мелькарга, Адониса, Диониса, критского Зевса и египетского Озириса. Впрочем, и пророк Захария говорит о таинственном убиении бога, о котором «поднимается большой плач в Иерусалиме», «как плач Гададримона в долине Мегидонской», т. е. как плач об Адонисе, одном из главных сирийских божеств. Иезекииль изображает жен иерусалимских, сидящих у северных врат города и оплакивающих Таммуза. Таким образом, еще в старом Израиле были хорошо знакомы со страждущими и умирающими богами соседних Народов. Правда, «раб господень» Исайи понимается, как символ нынешних страданий и грядущего величия народа израильского, и, пожалуй, нет никакого сомнения, что и сам пророк разумел его именно в этом смысле. Однако, Гункель с полным правом утверждает, что в основе этого места из Исайи лежит образ умирающего и воскресающего бога, подлинная судьба которого и приведена в качестве символа для судеб народа израильского.

Каждый год силы природы замирают, чтобы только через некоторый промежуток времени проснуться к новой жизни. У всех народов эта смерть природы под ледянящим дыханием зимы или под палящими лучами солнца и ее воскресение действовали потрясающе на человеческую душу. В этой смене смерти и воскресения человеческой фантазии мерещились испытания какого-то прекрасного молодого бога, смерть которого встречалась безутешными рыданиями, а воскресение — безудержным ликованием. Празднества, посвященные этому богу, сопровождались магическими мистериями, изображавшими умирание и воскресение бога. Человек первобытной культуры плохо отличал себя от природы, он чувствовал себя в какой-то внутренней симпатической связи с окружающим миром, считал себя способным своим вмешательством в жизнь природы изменить ход событий в свою пользу. Вмешивался он и в ежегодное умирание и воскресение природы. «Нигде, — говорит Фрэзер, которому мы обязаны исчерпывающим исследованием всех относящихся сюда представлений и обычаев, — нигде эти попытки вмешательства не были столь упорными и систематическими, как в западной Азии. Различаясь в различных местностях по имени, они по существу имели всюду один и тот же характер. Человек, которого необузданная фантазия верующих Наделяла всяческими божественными атрибутами, должен был пожертвовать своей жизнью за жизнь природы. После того, как он влил своей кровью свежую струю жизненной энергии в сердце замирающей природы, он сам предавался смерти. В будущем году на его место приходил другой, разделявший участь своих предшественников, олицетворявший вечную драму божьей смерти и божьего воскресения». Даже в исторические времена мы наталкиваемся на принесение в жертву людей, сначала царей и первосвященников, впоследствии заменяемых преступниками. В некоторых случаях мы встречаем символическое жертвоприношение, например, в культе египетского Озириса, персидского Митры, фригийского Аттиса, сирийского Адониса, киликийского Сандана (Сандеса). Здесь вместо человека в жертву приносились изображения божества, куклы или святое древо. Однако, даже в этих символических жертвоприношениях сохранилось еще достаточно признаков, указывающих на то, что и здесь когда-то существовал обычай человеческих жертвоприношений. Например, первосвященник Аттиса Назывался «отцом», «подобием Аттиса», а сохранившийся обычай окропления божественного изображения кровью из раны, Нанесенной себе первосвященником, в дни великого весеннего праздника (22 — 27 марта) совершенно отчетливо указывает на существовавший ранее обычай жертвенного самозаклания первосвященника. С идеей оживления природы путем человеческого жертвоприношения связано также и представление о «козле» отпущения». Жертва символизировала не только бога, умирающего за свой народ, Но и самый народ, который этой жертвой искупал совершенные им за год проступки и злодеяния. Что касается способа умерщвления жертвы, то тут в различных странах встречаются самые разнообразные переходы от самозаклания до костра и виселицы.

Именно в таком смысле мы и понимаем 53-ю главу у Исайи: «Но он взял на себя наши немощи, и понес наши болезни; а мы думали, что он был поражаем, наказуем и уничижен богом. Но он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на нем, и ранами его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу, и господь возложил на него грехи всех нас. Он истязаем был и не открывал уют своих; как овца, веден был он на заклание и, как агнец перед стригущим его безгласен, так он не отверзал уст своих. Ибо он отторгнут от земли живых; за преступления народа моего претерпел казнь.