На заводе Михельсона в этот день, как вспоминал председатель заводского комитета Н. Иванов, было вывешено объявление: «Все на митинг!» «Рабочие спешили домой переодеться, чтобы к 7 успеть на митинг. В назначенный час гранатный корпус, вмещавший пять-шесть тысяч человек, был переполнен… Я и председатель правления завода И.Я. Козлов сидели на помосте, на столе (у нас скамеек не было) и совещались перед митингом… Но никто не мог точно сказать, будет ли у нас выступать Ленин. Я открыл митинг и дал слово докладчику. Вдруг послышалось со всех сторон: «Ленин приехал!»

Но, как выяснилось, Ленина на заводе Михельсона ждали не только рабочие. Каплан приехала на завод около шести часов вечера, ходила среди рабочих, прислушивалась к разговорам. Вскоре на территории появился в матросской форме другой эсер-террорист, Новиков; он должен был обеспечивать действия Каплан.

Каплан вошла в гранатный цех, когда митинг уже заканчивался. Собравшиеся с энтузиазмом встретили заключительные слова ленинской речи. А он, попросив у собравшихся извинения за свой срочный отъезд на заседание Совнаркома, двинулся к выходу из цеха, на ходу надевая пальто. Когда Ленин стал подниматься по лестнице к выходу, Новиков, сделав вид, что споткнулся, преградил ему дорогу и создал вокруг него затор. Он стал задерживать людей, крича: «Пропустите, пропустите товарища Ленина! Не напирайте!» Благодаря этому Ленин оказался в небольшой группе рабочих и женщин, среди которых находилась и Каплан, и вместе с ними медленно шел к машине, разговаривая с какой-то женщиной о провозе муки по железной дороге. Около машины один из рабочих открыл перед ним дверцу автомобиля — и тут грянул выстрел, а за ним с небольшим интервалом еще несколько. В толпе закричали: «Убили! Убили!» Люди бросились бежать, одни обратно в цех, другие через ворота на улицу, увлекая за собой Каплан.

После первого же выстрела шофер Ленина С. К. Гиль увидел высунувшуюся из толпы женскую руку с браунингом. Выхватив револьвер, он выскочил из машины и бросился за стрелявшей, но, заметив, что Ленин лежит на земле, вернулся к нему. Ленин хриплым, изменившимся голосом с явным усилием спросил его: «Поймали его или нет?» На что Гиль поспешно сказал: «Молчите, не говорите. Вам тяжело».

В это время Гиль увидел бегущего прямо на него возбужденного матроса, державшего правую руку в кармане. Шофер крикнул ему, закрывая своим телом Ленина: «Стой! Стреляю!» Матрос круто свернул налево и выбежал за ворота. Какая-то женщина, увидев склонившегося над Лениным Гиля с револьвером в руках, вцепилась в него, крича: «Что вы делаете? Не стреляйте!» Но в это время от цеха ей крикнули: «Это свой! Свой!» К Гилю от цеха бежали трое вооруженных людей. «Мы — заводской комитет! Свои!»

На опустевшем дворе около Ленина собралось несколько активистов. Они помогли Ленину встать, сняли пальто, пиджак. Санитар Сафронов перевязал рану куском собственной рубашки. Потом его усадили на заднее сиденье, двое сели рядом с ним. Гиль вырулил за ворота и погнал машину в Кремль. «Подъехал прямо к квартире Владимира Ильича во двор. Здесь мы все трое помогли выйти Владимиру Ильичу из автомобиля… Мы стали просить и умолять его, чтобы он разрешил нам внести его, но никакие уговоры не помогли, и он твердо сказал: «Я пойду сам»… И он, опираясь на нас, пошел по крутой лестнице на третий этаж»…

Террористку задержал помощник военного комиссара 5-й Московской советской пехотной дивизии С. Батулин. После митинга он застрял в заторе, созданном Новиковым, и, выбравшись с задержкой в 1–2 минуты во двор, поспешил к группе, собравшейся около автомобиля. Когда до нее оставалось 10–15 шагов, прогремели выстрелы, и Ленин упал на землю лицом вниз.

— Я понял, что на жизнь тов. Ленина было произведено покушение, — показывал в тот же день Батулин. — Человека, стрелявшего в тов. Ленина, я не видел. Я не растерялся и закричал: «Держите убийцу товарища Ленина!» И с этими криками выбежал на Серпуховку, по которой одиночным порядком и группами бежали в различных направлениях перепуганные выстрелами и общей сумятицей люди.

Добежав до стрелки, Батулин в смущении остановился. Ловить было некого. И вдруг позади себя около дерева он увидел странного вида женщину с портфелем и зонтиком в руках. Заподозрив в ней человека, стрелявшего в Ленина, помощник комиссара задержал ее и повел обратно на завод, где возмущенные рабочие едва не учинили над ней самосуд. Активисты вызвали заводскую машину и доставили Каплан в Замоскворецкий военный комиссариат. Здесь ее тщательно обыскали, и в присутствии председателя Московского трибунала А. Дьяконова, комиссара Замоскворечья И. Косиора, С. Батулина, комиссара И. Пиотровского и рабочего-михельсоновца А. Уварова она сделала официальное заявление:

«Я — Фанни Ефимовна Каплан. Под этим именем отбывала каторгу в Акатуе. На каторге пробыла 11 лет. Сегодня я стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному побуждению. Я считаю его предателем революции. Ни к какой партии не принадлежу, но считаю себя социалисткой».

Затем Каплан ответила на некоторые вопросы: возраст — 28 лет; место рождения — Виленская губерния; в Акатуе сидела как анархистка, хотя теперь к ним не принадлежит; в Ленина стреляла по собственному решению, так как он «подрывает у трудящихся веру в народовластие». На вопросы о том, сколько раз выстрелила, какой системы ее пистолет, кто ее знакомые, были ли у нее сообщники, каковы их политические взгляды, отвечать отказалась. Не пожелала она подписать и протокол допроса; его подписали как свидетели Батулин, Пиотровский и Уваров. В 11.30 вечера допрос в Замоскворецком комиссариате закончился, и Каплан отправили на Лубянку в ВЧК. Здесь в первом часу ночи было проведено еще четыре допроса. Первым допрашивал заместитель Дзержинского, Я. Петерс, вторым — нарком юстиции РСФСР Д. Курский, третьим — снова Петерс, четвертым — заведующий отделом ВЧК Н. Скрыпник. Эти допросы завершились в 2.25 утра и заняли в общей сложности около полутора часов. Каплан твердила, что в Ленина стреляла она, но не сказала ничего, что позволило бы выявить подлинных организаторов покушения. После этого ее оставили в покое.

Утром 3 сентября на Лубянку явился комендант Кремля, бывший балтийский матрос П. Мальков, с предписанием перевести Каплан в Кремль в полуподвальную комнату, тщательно охраняемую латышскими стрелками. А через несколько часов секретарь ВЦИК Аванесов вручил Малькову постановление ВЧК о расстреле Каплан.

— Когда? — коротко спросил Мальков.

— Сегодня. Немедленно, — ответил Аванесов и, помолчав минуту, спросил: — Где, думаешь, лучше?

— Пожалуй, во дворе Автоброневого отряда, в тупике.

— Согласен.

— Где закопаем? — поинтересовался Мальков.

— Этого мы не предусмотрели. Надо спросить у Якова Михайловича.

Пошли к Свердлову. В кабинете Аванесов спросил: где хоронить Каплан. И тут, как вспоминает Мальков, Яков Михайлович «медленно поднялся и, тяжело опустив руки на стол, будто придавив что-то, чуть подавшись вперед, жестко, раздельно произнес: «Хоронить Каплан не будем. Останки уничтожить без следа»…

Мальков тут же отправился в комендатуру, вызвал несколько латышских стрелков-коммунистов и вместе с ними отправился в Автоброневой отряд, находившийся напротив Детской половины Большого дворца. Здесь он велел начальнику отряда выкатить из боксов несколько грузовиков и запустить моторы, а в тупик загнать легковую машину, повернув ее радиатором к воротам… Поставив в воротах двух латышей, которым было запрещено кого-либо пропускать, Мальков пошел за Каплан и через несколько минут вывел ее во двор отряда.